Анри хмыкнул.
«Мне кажется, что Доменик еще жив. Герцог, попробуйте втереться в доверие к Виразону: он не воюет против французов, хотя по национальности является испанцем (а мой муж в этом не уверен и говорит, что пират – француз). Харсим-бей связан с ним узами дружбы и торговли. Может быть, он и есть – наш потерянный брат?
Сударь, я не знаю, где вы, но я все же ответила на все ваши вопросы. И, пожалуйста, не надо корить меня за любовь к Сезару. Вы не знаете, что такое настоящая любовь.
Прощайте.
С уважением, Луиса».
«Луиса, – мысленно передразнил пират, – испанка». В конверте кроме листков бумаги, составляющих письмо, лежал небольшой овальный, почти круглый предмет. Фаратон достал его и принялся с интересом разглядывать этот неожиданный презент. Он оказался небольшим медальоном из темного серебра, украшенный золотыми прожилками. На нем были изображены инициалы Луизы: «L» в переплетении с «F». Мишель машинально засунул его во внутренний карман, через мгновение про него забыв. Однако письмо глубоко запало ему в душу.
Это неожиданное, резкое напоминание о пропавшем брате перевернуло что-то в его душе. Он давно уже забыл о Доменике. Глупец.... Как можно было остановить поиски на Шасси, даже не пытаясь ни на лье продвинуться дальше? Как можно было так быстро оставить на милость Фортуны дальнейшую судьбу Доменика? Как можно было так просто отказаться от возможности найти его? Похоже на предательство.
Мишель замер, позволив волне сожаления вернуть его в прошлое. Он словно снова стал тем, кем он являлся некогда, тем, чья прежняя манера поведения осталась где-то глубоко внутри, скрытая под маской пирата. Он позволил себе испытать невозможное чувство стыда, зная наперед, что уже завтра вспомнит это как минутную слабость.
Но сейчас Лермон словно увидел перед собой строгое лицо графа де Тореаля. Оно выступало из прошлого изысканно выполненным портретом, будто бы нарисованным аккуратными, тонкими штрихами. Каким он помнил брата?
Доменик был утонченным. Тонкие, изящной рисовки черты лица, аккуратные линии носа и губ, изогнутые черные брови – и неподражаемые синие глаза, сверкавшие порой так удивительно. Тореаль был младше, но герцог не всегда мог выдержать эту сапфировую сталь, если граф злился. Иссиня-черные волнистые волосы завершали портрет, мягкими волнами обрамляя лицо.
Герцог помнил брата семнадцатилетним мальчишкой. Пылким, непоследовательным, мальчишкой-максималистом во многом. Но уже тогда – о, последний разговор сильно выбивался из привычной картины – Доменик впервые казался повзрослевшим. Хотя таким же горячим, отказывающимся выслушать объяснения, не допускающим существования другой трактовки событий, кроме его собственной.
Мишель медленно вздохнул. Воспоминания о ссоре, так неожиданно родившиеся в нем, оказались крайне неприятными. И стали источником новой волны сожаления. О том, что так и не удержал брата. О том, что так и не рассказал ему. О том, что так и не нашел в себе силы, а в обстоятельствах достаточные причины просто попросить прощения.
Герцог взволнованно прошелся по комнате. Необычное ощущение того, что прошлое никуда не делось, что в мире еще остались родные люди, его семья, того, что на нем по-прежнему висит груз предсмертной просьбы матери, уже пустило корни в его душе.
Право, как могут несколько строк, написанных знакомым подчерком, повлиять на настроение, на ближайшие цели. И на осознание самого себя.
Сестра. Он не видел ее почти столько же, сколько не видел брата. И, хотя они с Луизой никогда близко не общались, герцог почувствовал, что желание встретиться с ней сильнее чего бы то ни было. Кроме того, шпионы уже доложили ему о месте нахождения донны де Фонсаграда. Ей не повезло. Или повезло – дела вели его туда же.
Глава восемьдесят вторая
Солнце уже неспешно клонилось, чтобы устало прислониться щекой к горизонту, а через некоторое время опуститься на мягкие перины, уступив свое место на небосводе месяцу. Озеро Элания мягко покрылось золотом, маня неподвижной гладью. Мизерное по меркам материка, оно даже на маленьком острове Фаратона не казалось большим. Элания была очень красива. Чистое, прозрачное до самого дна, при свете дня казавшееся неглубоким, озеро привлекало загадочной красотой. Вытянутое вдоль поляны, скрытое с трех сторон высокими деревьями, оно казалось укромным местом. В Эланию впадали или вытекали из нее почти все ручейки острова, как кровь к сердцу, стремясь к ее волшебной ледяной глубине.