- Какое, мой господин? – еле слышно спросила она, сникнув. Ей не хотелось покидать остров, единственное место на море, где она чувствовала себя в безопасности.
Пират помолчал, рассматривая медальон Луизы, по которому проходила теперь глубокая колея. Эта безделица спасла его жизнь… Подарок сестры спас его жизнь от рук слуг ее мужа. Как символично!
- Мне нужно, чтобы ты вернулась к Виразону.
- Как!.. – рабыня отстранилась, закрыв рот рукой.
- Уговори его освободить Десницу.
Мулатка замолчала. В черном взгляде пирата она прочла решимость и свою судьбу. Он не давал ей права выбора.
- Как скажешь, мой господин.
- Утром тебя отвезут к Кандии. Мои люди сумеют доставить тебя на аукцион, где будет Виразон. Все остальное – в твоих руках.
- Как скажешь, мой господин.
Она опустила голову и поднялась с места. Фаратон не остановил ее, когда она повернулась, чтобы уйти. Салима задержалась у двери, не скрывая странную улыбку, совсем уж неожиданно осветившую ее лицо.
- Мне кажется, мы не увидимся с тобой больше, Мишель, - промурлыкала она, вытянувшись во весь рост. - Но все равно спасибо.
Фаратон не нашел слов, чтобы ответить – рабыня уже вышла, ступая мягко и грациозно, как всегда.
Али не сводил глаз с пирата.
- Ты действительно думаешь, что девочке под силу такое задание?
Мишель ухмыльнулся.
- Этой девочке все под силу, мой дорогой друг, - резонно заметил он, садясь на диване. – Я почему-то даже жалею, что отпускаю ее от себя.
Араб усмехнулся, но оставил фразу пирата без ответа.
- Расскажи мне про Диану.
- О! Смуглой коже богини ночи ты предпочитаешь аристократическую бледность француженки! Ты меня удивляешь, Мишель.
Пират оставил шутку без внимания. Голова снова кружилась. Во рту ощущался металлический привкус крови. Хотелось спать. Но он не мог так просто позволить Морфею забрать его в свое царство. Еще рано.
- Ты сказал, она беременна?
- Да. Все еще да. Несмотря на упорное желание от данного положения избавиться.
- Кто отец ребенка?
- Скорее всего, сын адмирала, - заметил Али.
По лицу Фаратона пробежала тень.
- Сезар бы обрадовался вести, что он вскоре станет дедом, - сказал он, не решаясь почему-то посмотреть доктору в глаза. Араб деликатно опустил тему отношений Фаратона и Дианы, но что-то подсказывало Мишелю, что он знает о последней… о единственной ночи между ними.
- Ты должен отвезти ее обратно во Францию, - словно отвечая мыслям пирата, проговорил доктор. - Я уверен, что девочку ищут. Ее ищет король, а нам не нужно так резко портить отношения с Людовиком.
Мишель покачал головой.
- Я не могу, Али.
Доктор ограничился злым и удивленным взглядом.
- Она нужна мне.
Эти слова слетели с губ пирата, быть может, помимо его воли. Фаратон удрученно замолчал. Он закрыл глаза, полностью отдав себя воспоминаниям. Неожиданным воспоминаниям о той единственной ночи, которую он подарил себе. И ей. Диана шептала о своей любви, страстно обнимая, отдаваясь его ласке. Даря себя. А он понимал, что видит в ней не просто женщину или отголосок собственного прошлого. Он любил ее в ту ночь. Но он хотел любить ее и сейчас. Обладать ею, знать, что она принадлежит ему, дарить ей то, что она так хочет. Он не чувствовал себя влюбленным. Но почему-то даже сейчас красота Салимы уже не подействовала на него. Как там сказал Али? Смуглой коже богини ночи он предпочитает аристократическую бледность Дианы. Может быть, это только тоска по Версалю?
- Решай сам, Фаратон… Не пришлось бы тебе усыновлять внука своего врага.
- В первую очередь это ребенок Дианы. И я не позволю ей что-либо сделать с ним. Или с собой, - пробормотал Мишель, вновь опустившись на подушку. Его неумолимо клонило в сон, а он устал сопротивляться блаженному покою. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза. И мгновенно уснул.
Слишком длинной была эта ночь. Доктор еще долго сидел рядом с человеком, который однажды спас ему жизнь. И которого он мог бы называть сыном. Фаратон казался ему сейчас маленьким ребенком, так отчаянно боявшимся потерять игрушку. Пусть, дорогую и красивую, но всего лишь игрушку, которую он так долго искал. Он видел в ней отголосок прошлого. Но если отнять сейчас ее – Мишель будет страдать. А Али был не готов умышленно приносить ему боль.