Он взял стакан.
— Нет! — взвизгнул Оливье, — Только не это! Это ужасное лекарство, горькое как полынь, адское снадобье. Я после него блюю, как беременная женщина! Налей мне из того графина — там, по словам нашего эскулапа, не то успокоительное, не то укрепительное.
Рауль налил лекарство и напоил де Невиля. Оливье откинулся на подушки.
— Сушняк, — простонал он, — Все время пить хочется.
— Еще? — предложил Рауль.
Де Невиль печально покачал головой.
— Думай о хорошем, — посоветовал Рауль, — Пройдет день-другой, и ты забудешь все свои… мучения.
— Да я не протяну день-другой… Хорошо тебе говорить! Хорошо тебе советовать! У тебя-то ничего не болит! А я не могу думать о хорошем, как ты советуешь, умный ты наш! Я думаю… о мешке…
— Да это становится идеей-фикс, — прошептал Рауль, — Утешься, страдалец! — провозгласил он патетически, — Мешка не будет! Мы тебя похороним как викинга! Бренные останки — в шлюпку! И подожжем! И проводим тебя в Вальхалу с воинскими почестями! Мушкетными залпами! Барабанной дробью! Круто, правда? Полегчало?
— Так ты уже примирился с мыслью о том, что я помираю? — огорченно сказал Оливье.
— Я пошутил.
Оливье хотел сказать, что грешно шутить над мучеником, но вовремя вспомнил любимого автора.
– 'Над шрамом шутит тот, кто не был ранен',[75] — трагически продекламировал он.
Рауль уже подумывал о бегстве. Ему повезло — в каюту вошел де Сабле.
— Господин барон, — промолвил помощник капитана, — Я слышал, вы не совсем здоровы. Я зашел осведомиться о вашем самочувствии.
— Увы! Увы! Увы… господин де Сабле!
На этот раз барон не стал называть молодого офицера ни юношей, ни мальчиком — находясь в столь плачевном состоянии, Оливье воспылал любовью к оставляемому им человечеству и преисполнился желанием помириться со всеми и простить всех. И этих двоих он прощает в свой смертный час. Он прощает помощнику капитана его грубые слова. Он прощает Раулю дурацкий смех.
— Увы, господин де Сабле, — прошептал Оливье, — Я прощаю вас. Вы не имели, конечно, намерения оскорбить меня.
— Нет! Конечно, нет! Милостивый государь! Барон… вот яблоки… покушайте, может, вам станет лучше…
— Оставьте, дорогой господин де Сабле… сам же я… прошу меня простить, если я невольно чем-то обидел вас. Я назвал вас юношей, господин де Сабле, и вы обиделись… Увы! Не считайте это оскорблением, молодость — это счастье. Я начинаю понимать это, находясь у порога смерти. Вы еще станете мужчиной, потом стариком, когда-нибудь ваши волосы поседеют, лицо покроется морщинами. А я… никогда не буду стариком… Видите, мои дорогие юные друзья, я умираю, не дотянув до тридцатилетия нескольких лет.
У доверчивого де Сабле на глаза навернулись слезы.
— Барон, — испуганно сказал Рауль, — Съешь апельсин. Я очищу? Ты, похоже, так ослабел, что и апельсин очистить не можешь.
Он взял свой пакет, с которым пришел к другу.
— Не надо, — простонал барон, — Мой бедный желудок не принимает даже такую нежную пищу как апельсины.
Рауль переглянулся с помощником капитана.
— Ну, хоть одну дольку, — настойчиво сказал Рауль, — За наше Пиратское Братство, Оливье! Не обижай друзей!
Он скормил страдальцу дольку апельсина. Оливье, умяв дольку, тяжело вздохнул и пролепетал слабое 'спасибо' .
— Еще, за Победу! — сказал помощник капитана.
Оливье покачал головой.
— Как, ты не хочешь, чтобы мы победили?
— О, я столько пил, чтобы мы победили, вот теперь и мучаюсь. Будто Победа как-то связана с этим апельсином!
— Как знать, — пробормотал Рауль, — Мы немного суеверны, так что лучше съешь.
Оливье раскрыл рот и слопал вторую дольку.
— За маму! — сказал помощник капитана.
Оливье подчинился.
— За папу! — сказал Рауль.
Оливье проглотил четвертую дольку — за папу.
— Не мучайте меня больше… — жалобно сказал барон.
— За твою маркизу, и мы от тебя отстанем, — пообещал Рауль, — Остальное тебе на ужин.
То, что им удалось скормить бедняге пол-апельсина, внушало надежду. Барон далеко не так плох — его запугал грозный док. Дюпон перестарался — несчастный Оливье уже шутки понимать перестал. А вот сюсюканье неумелых нянек подействовало. И Рауль заговорил с бароном де Невилем как заботливая нянюшка с несмышленым младенцем:
— Вот и умничка, лежи в своей постельке и выздоравливай. Бедняжка!
''Сейчас он разозлится и пошлет меня к чертовой бабушке… или…еще… подальше' . Но Оливье не обиделся на 'бедняжку' и кротко вымолвил:
— Спасибо, милый Рауль, я знал, что ты добрый юноша.
''Добрый юноша' разинул рот. Такой реакции он не ожидал! Не ожидал таких слов и помощник капитана. А, поскольку де Сабле тоже был добрым юношей, у него опять навернулись слезы на глаза.
— Не плачьте, — сказал Рауль моряку, — Он выкарабкается. Барон де Невиль живучий как кошка. Барон! Вспомни фрондерские войны!
— Вот то-то и обидно, — стонал Оливье, — Умереть не в бою, как положено рыцарю, воину, дворянину, а в… постельке… от жалких пилюль и отвратительных клистиров. Что ты там вещал о викингских похоронах? Не видеть мне Вальхалы, попаду с моим отравлением в царство богини Хель.
— Он бредит? — спросил де Сабле.
— Он шутит, — сказал Рауль, — Друг мой, Вальхала — это шутка. Мы с тобой христиане как-никак.
— Фрондерские войны, — простонал Оливье, — Вот, юноша, взгляните, — с этими словами Оливье достал пулю на шнурке, что висела на его груди и показал помощнику капитана.
— Видите, — сказал Оливье слабым голосом, — Эта пуля пробила мою грудь, когда мне и девятнадцати не было.
— А не плечо, ты не ошибся? — спросил Рауль осторожно.
— Грудь! — заявил Оливье.
— Ну, грудь так грудь, — миролюбиво сказал Рауль, — Тебе виднее.
— Я умирал в монастыре, истекая кровью, в голове взрывались миллионы бомб. Такие адские муки я испытывал, когда из моего многострадального тела извлекали эту долбаную пулю, эту вот суку-пулю, эту вот пулю-дуру. Вот она, взгляните, юноша… Я хочу сказать… господин де Сабле! Но эта мука — ничто по сравнению с теперешней. И боль от раны — а рана была тяжелая, скажи, милый мой Рауль? /Рауль кивком подтвердил слова барона/. Боль от раны не то, что мои нынешние мучения.
Молодой де Сабле восхищенно смотрел на 'сувенир' де Невиля. Рауль был в курсе фрондерских приключений барона. Он знал, что рана была далеко не такой тяжелой и мучительной, как Оливье хвастался перед моряком, а еще раньше, в Париже — перед молодыми мушкетерами. Но, конечно, не собирался опровергать барона.
— Барон, — осторожно сказал помощник капитана, — Если вы излечились после такого тяжелого огнестрельного ранения, то теперь-то вы и подавно поправитесь.
Де Невиль ответил жалобным вздохом.
— Ох, — прошептал он, — Он приближается.
— Кто? — в один голос спросили Рауль и де Сабле.
— Мой мучитель, Главный Клистироносец… Я его шаги уже узнаю…
Оливье с отчаянием взглянул на дверь. Рауль и де Сабле повернули головы и увидели доктора Дюпона в сопровождении неизменного помощника.
— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил Дюпон.
— Плохо, доктор, очень плохо, — простонал Оливье, — Я прошу только, чтобы меня оставили в покое.
— Конечно, молодой человек. Покой вам просто необходим. Никто вас не будет беспокоить. Но вы должны пройти курс лечения.
Барон взвизгнул. Рауль сосчитал в уме до трех и отважился.
— Доктор, — сказал Рауль решительно, — Можно вас на пару слов?
— К вашим услугам, господин виконт, — любезно сказал Дюпон, и они вышли из каюты.
— Виконт, — произнес Дюпон улыбаясь, — Я рад видеть вас в добром здравии! Сегодня вас не узнать.
— Спасибо на добром слове, господин Дюпон, но не обо мне речь, а о бароне де Невиле. Что с ним? Бедняга так мучается.
— Пусть мучается, — усмехнулся Дюпон, — Это ему хороший урок. В другой раз не будет так напиваться.