Модест выходит из тени. Я тоже встаю. Над долиной поднимается слабый туман.
— Мне пора идти, — говорю я.
— Поздно, пожалуй, слишком поздно. Вы и Кампас не успеете пройти, как уже стемнеет.
— Бояться нечего. Тропа хорошая.
— Я бы не сказал. Да вы ее еще плохо знаете. В потемках нужно знать, куда ставить ногу. Ночуйте здесь, еще не так холодно. А то возьмите ключ от моего домишка в Кампасе. Конечно, это вам не люшонские хоромы…
Он смеется, потом отворачивается на мгновение, словно опять прислушиваясь к чему-то. Я благодарю его.
— Ну, как хотите. Может, закусите кусочком сыра перед уходом?…
Я затягиваю ремни на мешке и скручиваю последнюю сигарету. Модест смотрит на Венаск. Тьма густеет. Он внимательно оглядывает окрестности. Кажется, будто он всегда настороженно ждет чего-то. Может быть, именно сейчас надо было бы намекнуть ему, заговорить о медведе. Однако я не решаюсь. Я еще не раз приду сюда.
В самой хижине солнечных лучей все меньше. Лишь узкая полоска света дрожит на столе. Тонкое лезвие со сверкающей рукояткой. Это наваха Бестеги.
Уходя, я снова бросаю взгляд на наваху. Она лежит на столе между хлебом н солью. Это та самая наваха с перламутром на медной рукоятке, о которой мне рассказывали внизу. Модест не режет ею ни мясо, ни хлеб. Для этого у него есть другой нож, старый, с роговой ручкой. Наваха ждет своего часа.
Я выхожу. Позади в густой тьме горит наваха.
II
— Buenos dias[2], Пилар! Не найдется ли у вас чашки шоколада?
— Шоколада, Dios mio[3]. Вы так уж его любите, что ли?
— Я люблю, когда вы его готовите, Пилар!
— Шоколада теперь нигде нет, сеньор, и вообще уже ничего не найдешь. Да не стойте же вы в дверях. Входите. Кладите свой мешок. Какое холодное сегодня утро, я совсем окоченела. Армандо сейчас придет, он за хлебом пошел. А который час?
— Ровно восемь, Пилар.
— И охота же вам вставать в такую рань и таскаться по горам в мороз!
— День будет хороший.
— Если солнце не схватит насморк. Пока что я вся дрожу от холода.
Пилар стягивает полы халата на своей пышной груди. Она подходит к дверям и всматривается в серую улицу.
— Ну, вот и Армандо. Будет свежий хлеб.
— А шоколад?
— Quien sabe?[4] Пойду взгляну, не остался ли кусочек. В лавках ничего не купишь.
На пороге появляется Армандо Баррага. Это низенький плотный человек с веселым нравом. На его круглой голове большой берет.
— Привет, senor maestro[5]!
— Привет, Армандо!
— Пощипывает сегодня. Вы, наверно, продрогли, пока спускались!
— Что нового?
— Да ничего особенного. Нет ни черта.
Он кладет хлеб на одни из трех мраморных столиков и садится передо мной. Я пододвигаю к нему табак и курительную бумагу. Пилар ушла на кухню. Мы в маленьком темном зале, куда свет проникает только через застекленную дверь, выходящую на улицу Ортанс.
— Gracias[6]. Так вы собираетесь к Бестеги?
— Да, к Бестеги.
— За провизией?
— Да нет, так, для удовольствия.
— И что вы только нашли в этой горе! Ведь она самая скудная во всей округе, а вы, как ни посмотрю, все на нее забираетесь!
— Она хороша, Армандо, очень хороша!
— Хороша камнями, но из камней похлебки не сваришь!
— А буковый лес перед пастбищем вы знаете?
Лицо Армандо делается серьезным, он качает головой:
— Да, я знаю его.
Молчание. Городок медленно просыпается вокруг нас. Где-то на дороге из Этиньи громыхают молочные бидоны.
— Со стороны Кампаса пришли наши, — добавляет Армандо.
— За лесом большие луга, а дальше горы стоят стеной, там не проберешься. Бестеги уверяет, что прохода там нет.
— Какой-нибудь да есть. Ведь люди не птицы.
Армандо поворачивается к кухне.
— Эй, Пилар, как насчет завтрака? Сеньор ведь ждет. Пилар, de mi alma[7], увидим мы, наконец, твой шоколад? А? Будет шоколад?
Пилар не отвечает. Доносится ее пронзительный и насмешливый голос:
Abreme fa puerta, la puerta tan dura. Donde esta la liave di tu cerradura?[8]Слышно, как она крошит ножом толстую плитку. Она готовит шоколад. Он будет темным и густым, с корицей и гвоздикой. Пилар красивая и дебелая, ее длинные волосы темнее чернил кальмара. Ее полные, четко нарисованные губы всегда подкрашены. Муж иногда говорит ей: “Пилар, душечка, ты у меня что реклама анисовки”.
Армандо называет их — наши. Между тем сам он пришел из Испании еще до войны. Он появился здесь с женой давно. Сначала они торговали фруктами, потом приобрели это маленькое кафе. Каждый раз, как я спускаюсь с гор, я захожу к ним пропустить стаканчик или поесть. Мы болтаем по-испански. Пилар родом из Мадрида, Армандо — из Севильи. Его быстрая речь и мягкий выговор выдают андалузца. Детей у них нет. Они уже немолоды — им под пятьдесят — и мечтают когда-нибудь вернуться в Испанию. От них я узнаю, что делается в городе и окрестных деревнях. Испанцы, осевшие в этом районе, заходят к ним. После перемирия в Люшоне оказались беженцы из разных мест: бельгийцы, эльзасцы, жители северных районов. Они раскупили все, что можно было найти в лавках, и теперь рыщут по окрестным селам в поисках провизии.