Лида стояла, глядя в сторону, куда ушел Валерка и улыбалась, как дура, томно прижимая к груди трикотажную перчатку, в которой работала.
— Эй, Маслякова, чё застыла? — окликнул девушку Толик. — Это ты меня так с обеда высматриваешь? Пойдем уже сходим на свиданку! На углу улицы Калинина столовка новая открылась!
— Да или ты к черту, Толик! — огрызнулась девушка, с досадой вновь принимаясь за работу. — Уж точно не тебя высматриваю. — еле слышно под нос пробурчала она.
Глава 2. Палаты
Стоял жаркий июль тысяча девятьсот девяносто второго года. Валера удобно расположился в стоявшем на балконе стареньком кресле-качалке и пытался сосредоточиться на какой-то, наверняка, очень интересной книге, за которую он брался уже раз пятый и каждый раз начинал заново, так как не мог усвоить написанных строк. Последние несколько лет парень страдал от рассеянного внимания и когда-то любимое занятие теперь представляло огромные трудности, но Валера все равно по старой привычке не выпускал книгу из рук, хотя прочитанное совершенно не укладывалось в голове и было скорее «просмотренным». Вот и сейчас он перечитывал один и тот же абзац, думая совершенно о другом. Его чуткий слух улавливал шорох редких автомобилей, разговоры бабушек у крыльца, чириканье толстых сытых воробьев.
— Двенадцать лет прошло. — Негромко сказал Лагунов, и рука с книгой бессильно упала на колени. Он устал обманывать, что дочитает сегодня главу.
Двенадцать лет с той злополучной смены в «Буревестнике», когда его жизнь в столь юном возрасте пошла под откос. И столько же со смерти Дениса. Говорят, время лечит, но не его, не Валерку. Он до сих пор время от времени видел и слышал брата, его приятный низкий смех. Как же его не хватает. Их всех не хватает.
Парень часто подолгу уходил в воспоминания, жил в своем странном и жутком прошлом, где осталось все то, что он любил. В периоды просветления Валера задумывался о нормальности своего состояния. Он разговаривал с братом, смеялся с Ритой, Анастасийка, видимо, все же обиделась и перестала посещать его грезы. Но в то же время Лагунов осознавал, что эти реалистичные видения едва ли можно назвать здоровыми. Галлюцинации стали постоянными спутниками его жизни, а сам Валерка с прискорбием признавал, что до сих пор не справился с прошлым. Впрочем, если уж говорить искренне, он не очень-то и хотел с ним справляться. Временами Лагунов всерьез размышлял, не сдаться ли добровольно в лечебницу, но так и не придумал отговорку, по которой сможет отлучаться каждое полнолуние, да и Игорь воспринял идею в штыки:
— Ну вот и что ты там будешь делать? В палате лежать и в потолок плевать? Чем тебе дома-то не лежится? — возмущался друг.
— Игорь, скажи, почему в «Буревестнике» все комнаты назывались палатами? — внезапно перевел тему разговора Валерка.
— Как почему? — Игорь удивился. — Во всех лагерях так называют.
— Как в больнице, — поморщился парень. — Лежат детки в палатах, а у них кровь берут.
— Да не все ж лагеря такие-то! — возмутился Корзухин.
— Наверное, не все. Но от этого не менее страшно.
Валерку передернуло: неожиданно в воспоминаниях всплыл образ Анастасийки. Лагунов хорошо помнил, как той темной ночью, когда жизнь и смерть разделяли всего несколько несчастных секунд, в свете фонарей блестели ее остекленевшие глаза. Взрослый двадцати четырех летний парень каждый раз вздрагивал, когда женский голос пел «Куда уходит детство» и с волнением оборачивался, надеясь увидеть повзрослевшую светловолосую девушку гуляющей по улице и непринужденно напевающей эту песню. Но девчонки всегда были другие.
— И как у тебя хватает сил? — задумчиво спросил Валерка.
— На что? — искренне удивился Игорь.
— Жить дальше, — пояснил Лагунов. — Меня одолевает хандра. Представляешь, бегал-бегал, за жизнь боролся, а сейчас уже даже неинтересно.
— Ну раньше-то ты человеком был, знаешь ли, человеком по-страшнее на свете живется, чем когда у тебя жизней больше, чем у дворовой кошки.