Немирович-Данченко (Василий) проездом будет у Вас.
Маша пишет, что моя духовая печь [42] приняла благообразный вид; и меня после ее письма потянуло домой, в духовую печь. Давно уже я там не был!Когда начнете скучать в Париже, приезжайте в Ниццу погреться. Серьезно. Приехав в Ниццу, оставьте вещи на вокзале (там есть такое место для хранения вещей) и пешком идите на rue Gounod. Как раз против вокзала спуск по лестнице; спуститесь, идите прямо по улице, потом поверните направо, потом налево увидите узенькую уличку, по которой не проедешь на паре: это и есть rue Gounod. Ищите № 9, тут Pension Russe, где я и устрою Вас в лучшем виде, по 6 фр. в день (квартира, обед и завтрак). Спасибо за письмо!! Будьте здоровы, не скучайте.Ваш А. Чехов.
2 февраля 1898 г., Ницца
В комнате по соседству поселилась дама 46 лет, которая не выходит к завтраку, так как до трех часов красится. Должно быть, художница.
У дорогой куклы бываю каждый вечер и пью у нее чай со сдобной булкой. Мурзаки проигралась. Баронессы благоденствуют [43] .
Вы спрашиваете меня, все ли я еще думаю, что Золя прав. А я Вас спрашиваю: неужели Вы обо мне такого дурного мнения, что могли усомниться хоть на минуту, что я не на стороне Золя? За один ноготь на его пальце я не отдам всех, кто судит его теперь в ассизах, всех этих генералов и благородных свидетелей. Я читаю стенографический отчет и не нахожу, чтобы Золя был не прав, и не вижу, какие тут еще нужны preuves [44] .
«Le rire» получил. Merci!!
Здесь карнавал. Весело. Сегодня обедаю в Beaulieu у Ковалевского.
Как Ваше здоровье? Что новейшего?
Осел кричит, но не вовремя.
Погода восхитительная.Будьте счастливы.Ваш А. Чехов.
23 марта 1898 г., Ницца
Я не аккуратно отвечаю на письма; виноваты в этом мои приятели, которые совсем закружили меня. Я сбился с пути истины и стал усердным посетителем Монте-Карло и уже мыслить могу только числами. Меня пишет Браз. Мастерская. Сижу в кресле с зеленой бархатной спинкой. En face. Белый галстук. Говорят, что и я и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену. Мне кажется, что и этим портретом Браз останется недоволен в конце концов, хотя и похваливает себя. Кроме меня, он пишет также губернаторшу (это я сосватал) и Ковалевского. Губернаторша сидит эффектно, с лорнеткой, точно в губернаторской ложе; на плечи наброшен ее кошачий мех – и это мне кажется излишеством, несколько изысканным. Браз постарел и не похорошел. Такой вид, точно вернулся с далекого путешествия, во время которого много ел и по´долгу спал.
Домой поеду через Париж. Умоляю Вас, справьтесь у сведущих людей, где теперь Антокольский, и если нет его в Париже, то когда он вернется. Умоляю на коленях, ибо Антокольский мне очень нужен [45] .Баронессы здравствуют. Мурзаки играет. Боборыкин был у меня и рассказывал про папу. Будьте здоровы и счастливы. Когда в Москву?Ваш А. Чехов.
Сообщите адрес Антокольского.
Лидия Стахиевна Мизинова
Мизинова (в замужестве Шенберг) Лидия Стахиевна (1870–1937). Подруга сестры Чехова, Марии Павловны, «девушка необыкновенной красоты. Настоящая “Царевна-Лебедь” из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под “соболиными” бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование… делали ее обаятельной» (Щепкина-Куперник Т. Л. О Чехове// Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 227). С Чеховым познакомилась осенью 1889 года в Москве (она преподавала тогда в той же гимназии Л. Ф. Ржевской, где работала М. П. Чехова); отношения близкой дружбы и переписка между ними продолжались до середины 1890-х годов. Текст писем был использован современным литератором Л. А. Малюгиным в пьесе «Насмешливое мое счастье» и затем в кинофильме «Сюжет для небольшого рассказа», поставленном по этой пьесе. Чехову и Мизиновой посвящена статья Л. П. Гроссмана «Роман Нины Заречной» (Прометей. Т. 2. 1967).
Л. С. Мизинова – А. П. Чехову
9 января 1891 г., Москва
Вчера никак не могла достать Вам программу [46] , Антон Павлович, а сегодня хотя и достала, но отправить до 4-х часов не могла. Сегодня в Думе написала Вам длинное письмо, и хорошо, что не могла отправить, сейчас прочла его и ужаснулась – сплошной плач. Пишу Вам вот почему (конечно, это только предлог!); программа, которую я Вам посылаю, годится только для начальных школ, т. е. для трехклассных; для четырехклассных училищ, которых всего четыре, только теперь вырабатывается проект программы, и если выйдет удачно, то будет напечатан, поэтому я Вам достала все, что только в настоящее время есть. Как-то Вы добрались? Вероятно, уже успели 5 раз пообедать, поужинать и вообще отлично проводите время. Хандру свою, или попросту кислоту, Вы оставили в Москве и теперь чувствуете себя совсем «числивым», и как я Вам завидую; если бы я могла уехать хоть на Алеутские острова, то я тоже была бы щислива. Холод смертный; я простудилась страшно; 3 ночи не сплю сама и не даю спать другим из-за кашля, вчера опять кашляла с кровью (как раз на другой день Вашего отъезда). Бабушка сердится, что я выхожу и не берегусь, пророчит мне чахотку – я так и представляю себе, как вы смеетесь над этим. Вообще все очень скверно, но вместе с тем и хорошо. По приезде своем в Москву не забудьте съездить на Ваганьково, поклониться моему праху. Вчера была от 5 до 11 часов вечера у Ваших, все здоровы, Михаил Павлович вчера уехал, а мы с Машей сегодня смотрели «Новое дело» [47] , и вот я пишу Вам, вернувшись из театра, потому что спать не хочется, а также и потому, что знаю, что досажу Вам этим, придется читать столь нелитературное произведение, а досадить Вам мне очень приятно. Пиеса ничего себе, но другой раз я ее смотреть не буду. Отчего это такое, Антон Павлович, что утром я могла написать такое мрачное письмо, а теперь мне кажется, что все это вздор, что я писала.
Ну, очень я Вам уже надоела, простите, но раз я уж соберусь писать и пишу, то не могу сразу бросить. Ответа от Вас я, конечно, не жду, потому что я ведь только – Думский писец, а вы – известный писатель Чехов, но все-таки будьте здоровы и не забывайте
Л. Мизинову.
А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой
11 января 1891 г., Петербург
Думский писец!
Программу я получил и завтра же отправлю ее в каторгу, т. е. на Сахалин. Большое спасибо Вам и поклон в ножки.
Насчет того, что я успел пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург.
Вам хочется на Алеутские острова? Там Вы будете щисливы? Что ж, поезжайте на Алеутские острова, я достану бесплатные билеты Вам и Вашему Барцалу, или Буцефалу [48] – забыл его фамилию.
Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!
А что Вы кашляете, это совсем нехорошо. Пейте Obersalzbrunnen, глотайте доверов порошок, бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков [49] заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки а la бабушка: «э»… «э»… «э»…
Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком. Мне хотелось бы, чтобы у Вас украли новую шубу (8 р. 30 к.), калоши, валенки, чтобы Вам убавили жалованье и чтобы Трофим (Trophim), женившись на Вас, заболел желтухой, нескончаемой икотой и судорогой в правой щеке.
Свое письмо Вы заключаете так: «А ведь совестно посылать такое письмо!» Почему совестно? Написали Вы письмо и уж думаете, что произвели столпотворение вавилонское. Вас не для того посадили за оценочный стол, чтобы Вы оценивали каждый свой шаг и поступок выше меры. Уверяю Вас, письмо в высшей степени прилично, сухо, сдержанно, и по всему видно, что оно писано человеком из высшего света.Ну, так и быть уж, бог с Вами. Будьте здоровы, щисливы и веселы.Чтобы ей угодить,