Время между вторым завтраком и возобновлением работы в больнице посвящено музыке, равно как и воскресные дневные часы. И тут замечаю я, как благословенна работа, творимая вдали от суеты. Многие пьесы Баха для органа я научаюсь здесь играть и проще, и проникновеннее, чем раньше.[49]
Для того чтобы не потерять мужества в Африке, надо заниматься умственною работой. Как это ни удивительно, человеку образованному переносить жизнь в девственном лесу легче, чем необразованному, ибо у него есть отдохновение, которое тому недоступно. Читая серьезную книгу, перестаешь быть автоматом, который проводит целые дни в борьбе с ненадежными туземцами и с назойливыми мухами и жуками, и снова становишься человеком. Горе тому, кто не умеет здесь постоянно возвращаться к себе и набираться новых сил! Ужасающая проза африканской повседневности его губит.
Недавно меня посетил один белый лесоторговец. Когда он уезжал и я пошел проводить его до лодки, я спросил, не хочет ли он взять у меня что-нибудь почитать на те два дня, которые ему придется провести в пути.
— Благодарю вас, — ответил он, — у меня есть что читать.
И он показал мне книгу, лежавшую в лодке на шезлонге. Это была «Аврора» Якоба Бёме.[50] Это произведение немецкого сапожника и мистика начала XVII века сопровождает его во всех поездках. Как известно, почти все великие путешественники по Африке возили «серьезное чтение» в своем багаже.
Чтение газет просто непереносимо. Печатное слово, имеющее отношение к одному скоропреходящему дню, кажется здесь, где время как бы остановилось, какой-то нелепостью. Хотим мы этого или нет, мы подпадаем под действие убеждения, которое все больше в нас утверждается с каждым днем: природа — это все, а человек — ничто. От этого и во взгляды на жизнь — даже у людей менее образованных — проникает нечто такое, что позволяет ощутить всю напряженность и всю суету европейского образа жизни. Воспринимаешь как нечто противоестественное, что на каком-то участке земли природа уже ничто, а человек — все.
Известия о войне стали приходить теперь сюда довольно регулярно. Из Нджоле, через который проходит главная телеграфная линия, идущая из Либревиля в отдаленные районы, или из Мыса Лопес раз в две недели прибывают телеграммы, содержащие выборку из ежедневных сводок. Комендант округа посылает их с солдатом-негром в фактории и на оба миссионерских пункта. Мы их прочитываем, а потом возвращаем посыльному, который все это время нас ждет. После этого мы в течение двух недель снова думаем о войне только в общих чертах. Нам трудно представить себе душевное состояние тех, кому приходится волноваться каждый день, читая военные сводки. Во всяком случае, мы им не завидуем.
За последние дни здесь стало известно, что из числа белых, отправившихся из района Огове в Европу, чтобы исполнить свой воинский долг, десять человек уже убиты. Это производит сильное впечатление на туземцев.
— На этой войне убили уже десять человек, — сказал мне один старый пангве. — Так почему же эти племена не соберутся вместе и не устроят палавры? Как же тогда они будут платить за этих убитых?
У туземцев существует закон, по которому противник, окажись он победителем или побежденным, все равно платит другой стороне за всех убитых.
Как только приходит почта, наш повар Алоис спрашивает меня: «Доктор, все еще воюют?» — «Да, Алоис, все еще воюют». Он печально качает головой и несколько раз повторяет: «О-ла-ла, о-ла-ла». Он принадлежит к тем неграм, которым мысль о войне причиняет страдания.
Приходится теперь очень бережно расходовать продукты, привезенные из Европы. Картофель сделался для нас редкостным блюдом. Недавно один белый прислал мне в подарок со своим боем несколько десятков картофелин. Я заключил из этого, что он заболел и что в скором времени ему понадобится моя помощь. Так оно и случилось.
49
«Когда я в первый раз приехал в Африку, я приготовился принести три жертвы: расстаться с игрой на органе, отказаться от педагогической деятельности, которой я отдавался всей душой, и потерять материальную независимость, в результате чего мне до самой смерти пришлось бы полагаться на помощь друзей.
Эти три жертвы я и начал приносить, и только самые близкие мне люди знали, чего мне все это стоило.
Однако теперь со мной случилось то же самое, что с Авраамом, когда он приготовился принести в жертву своего сына. Пианино с рассчитанным на тропики органным педальным устройством, подаренное мне парижским Баховским обществом, и здоровье мое, одержавшее верх над тропическим климатом, дали мне возможность постоянно упражняться в игре на органе. Долгие тихие часы, которые за эти четыре с половиной года уединенной жизни среди девственного леса мне довелось провести в обществе Баха, позволили мне глубже проникнуть в дух его творчества. И вот я вернулся в Европу, отнюдь не превратившись в дилетанта, а в полной мере владея техникою игры, и мой исполнительский талант стали ценить еще больше, чем прежде.
За оставленное преподавание в Страсбургском университете я был вознагражден тем, что получил возможность читать лекции в ряде других университетов.
А если я на какое-то время и утратил материальную независимость, то теперь я снова обрел ее все тою же игрой на органе и литературным трудом.
Избавление от этой тройной жертвы, которую я уже стал приносить, меня воодушевило. Среди выпавших на мою долю трудностей и еще стольких новых, которые обрушились на меня в тяжелые послевоенные годы, я нашел в себе силы бороться за свое дело и терпеть любые лишения»
50