В. Шаламов.
(Май 1964)
1 ноября 1964 г.
Дорогой Александр Исаевич
В Вашем письме об "Анне Ивановне"31 есть одна фраза, одно замечание, которое я оставил на потом, чтобы подробнее Вам ответить.
Вы написали, что лучше бы у героя "Анны Ивановны" вместо тетради стихов было бы что-нибудь другое. Тетрадку сделать чем-то вроде чертежей Кибальчича было бы очень легко. Но нужно совсем не это. Мне кажется, что традиционно как раз описание героизма деятелей науки, техники и т. д. Традиционна боязнь изобразить человека искусства наиболее чутким (ведь это так и есть и иначе быть не может). Второе - я знаю несколько случаев самых тяжких наказаний за литературную деятельность в лагере. Сюжет "Анны Ивановны" подкреплен живой правдой о мертвых, убитых людях.
Не говоря уже о том, что преступление писать стихи - одно из худших лагерных преступле-ний. Наказаний за литературную деятельность только я знаю и видел десять, наверное, случаев, если не больше. Стало быть, жизненной правды тут нет недостатка или искажения.
Но суть вопроса гораздо шире, глубже лагерного горизонта, сюжетного хода пьесы. Дело в том, (что) все ученые (любого масштаба) и все инженеры (любой квалификации) всегда "на подсо-се", на прикорме у правительства при любой власти. Они и страдают гораздо меньше, да и духов-ная жизнь их идет несколько в стороне от столбовой дороги страстей. Стоит припомнить недавний ответ профессора Китайгородского на анкету "Вопросов литературы"32. События, во время кото-рых бедные космонавты оказались начисто забыты33, дают нам истинный масштаб литературы, и жизни, и науки. (Как ни требует внимания инстанций мистерия "Голубой крест" - в свистопляске идеологических страстей требовалось иное - "Голубая кровь".)
Кто же истинный герой? Я считаю, что долг каждого честного писателя героизация именно интеллигенции гуманитарной, которая всегда и везде, при всякой смене правительств принимает на себя самый тяжелый удар. Это происходило не только в самих лагерях, но во всей человеческой истории. Борьба с "идеологией" из той же области.
Здесь почти нет исключений, кроме Ферми и Демидова34, может быть.
Профессор Китайгородский в ответе на анкету журнала "Вопросы литературы" сообщил, что физики ничего не читают - ни классиков, ни современников - ничего. И не нуждаются в чтении. Всё это Китайгородский говорит "от имени", постоянно поминая "мы", у "нас" и т. д. Он говорит, что ученые читают только детективы и на психологический роман у них не хватает духовных сил. Это признание значит, что ученые не читают ничего, ибо чтение детективов - это так называемое "отвлекающее" чтение, необходимое каждому писателю, каждому ученому, каждому работнику искусства. Суть тут в том, что мозг работает на пониженных оборотах, но не выключается совсем (как во время какой-нибудь лодочной экскурсии или пилки дров). Детективы как отвлекающее чтение читал и Хемингуэй и очень дельно рассказал об этом. Для очень многих (например, Грин) таким отвлекающим чтением является чтение энциклопедических словарей, справочников и т. д. Я тоже читаю справочники с этой же целью. Есть еще вид писательского чтения - это так называе-мое "стимулирующее" чтение (Пастернак читал классиков, В. М. Инбер - Диккенса, Вы читаете словарь Даля). Для работы Вашей словарь Даля совершенно не нужен, но как известного рода допинг - допустим.
Теперь пойдут дела домашние. Недавно мне пришло письмо из Вологодского отделения Союза писателей с просьбой дать книгу, написать "писательскую" автобиографию. Писательская автобиография должна (по тексту письма) быть написана "сочно", "образно". Честное слово, так и пишут, письмо у меня.
Вологда никогда не обращалась ко мне. В рассказах, которые я написал в тридцатых годах, были вещи и на вологодском материале,- никто оттуда ничего не говорил, не писал. С 1957 года печатают мои стихотворения, указывая, что автор вологжанин. Никаких рецензий в вологодской газете. В 1961 году выходит "Огниво", имеет рецензии в нескольких городах, только не в Вологде. В 1962 году я сидел в кабинете одного ответственного товарища в "Литературной газете". Това-рищ этот говорит: "Слушайте, Варлам Тихонович, хотите, я Вам устрою книжку стихов?" Еще бы.
Берет телефон, заказывает Вологду и через пять минут говорит не то с Мальковым, не то с Малковым35.
- Завтра вологодская книжка (будет). Слушайте телефон.
- Я слушать не могу.
И каждый ответ он мне повторяет шепотом.
- Нет, это очень трудно, у нас своих много, а Вы еще с каким-то Шаламовым. Надо, чтобы написал предисловие какой-нибудь московский писатель.
- Каждый московский писатель будет считать долгом дать предисловие к книжке Шаламова.
- Ну, хорошо, мы напишем ему сами. Дайте его адрес.
Записывается мой адрес, и всё.
Моему доброхоту было очень стыдно встречаться со мной.
Выход "Шелеста листьев" не произвел на Вологду никакого впечатления. И только после рецензии Инбер в "Новом мире" они вдруг обратились ко мне с просьбой написать "сочно" и "образно" и прислать две книжки, уже изданных, из которых они выберут.
Я хотел сказать, что разговор начат не с того конца, что они должны бы просить у меня ненапечатанных стихов или прозу, но передумал и написал просто короткий отказ.
Я тут увлекся рассказом о моих вологодских разговорах и упустил главное, что я хотел Вам сказать. Я начал свою автобиографию и написал уже листа четыре. Хочу показать Вам. Это вещь не для Вологды - велика по объему, так сказать, называется "Несколько моих жизней"36. Не претенциозно название? Прочтете?
Сердечный привет Наталье Алексеевне.
Ваш В. Шаламов.
Москва, 15 ноября 1964 г.
Дорогой Александр Исаевич.
Написал Вам целых два письма, но из-за нетранспортабельности, негабаритности в чисто физическом смысле - не отправил и думаю вручить Вам лично, при встрече. Там есть мои заме-чания на Ваше чтение "по долгу службы".
Желаю здоровья, хорошей работы, успеха "Свече на ветру".