Прощайте, друг любезный, пишите мне часто. И рассказывайте, что Вы делаете. Да поподробнее.
Париж, 24 октября 1860.
Любезнейший друг мой, Ваше письмо от 15-го получил. G ответом запоздал, так как ездил за город к кузену; днем я там гулял, а вечерами играл в трик-трак. Словом, ленился — дальше некуда. Благодарю Вас за* подробные описания, которые надобно бы, однако ж, сопроводить комментариями и иллюстрациями, уж во всяком случае в рассказе о национальных танцах; из слов Ваших я заключаю, что они напоминают, видимо, танцы гренадских цыганок. Вполне вероятно, что их музыкальные мотивы и содержание сходны с мавританскими. Я не сомневаюсь в том, что какой-нибудь араб из Сахары, глядя, как в Париже танцуют вальс, может решить,— и не без основания,— что француженки тоже изображают пантомиму. Когда пытаются добраться до сути вещей, в конце’ концов возвращаются все к тем же основным понятиям. Вы убедились в этом, изучая со мной мифологию. Но стыдливые недомолвки в объяснениях Ваших я решительно не приемлю. Довольно существует различных эвфемизмов для того, чтобы описать мне все, а Вы заставляете меня просить Вас об этом. Так что в следующем письме потрудитесь исправиться. Должен признаться, что с каждым днем чувствую себя все хуже. И начинаю покоряться неизбежному, хотя ощущать, как ты стареешь и мало-помалу угасаешь, очень грустно. Вы спрашиваете, в чем причина нынешних беспорядков. Вам все это еще не надоело! К несчастью, никта ничего не понимает. Почитайте сегодняшний «Конститюсьонель». Там помещена интересная и вдохновенная статья Л а Геронньера 4. Вкратце он говорит следующее: «Я не могу одобрять, когда нападают на людей, никому не сделавших зла, но с другой стороны, меня нисколько не интересуют те, кого грабят, и я вовсе не хочу ничем, кроме советов, им помогать». Вчера я ездил в Сен-Клу, где обедал почти наедине с императором, императрицей и «Господином сыном», как именуют его в Лионе; все они в добром здравии и превосходном настроении. С императором я имел долгую беседу, касавшуюся главным образом древней истории и Цезаря. Меня удивила легкость, с какою он понимает различные ученые вещи; ведь вкус к ним он обрел не так уж давно. Императрица рассказала мне довольно любопытные эпизоды из своего путешествия на Корсику: епископ заговорил с ней о бандите по имени Бозио, чья история будто бы повторяет сюжет «Коломбы». Это честнейший малый, который, послушавшись советов одной женщины, совершил два-три пустяшных убийства. А теперь, вот уже несколько месяцев, за ним охотятся, правда, до сей поры безуспешно; посадили в тюрьму нескольких женщин и детей за то, что они якобы носят ему пищу, но самого его поймать не могут. Никто не знает, где он. Ее Величество, читавшая известный Вам роман, заинтересовалась этим человеком и сказала, что была бы очень рада, если бы ему дали возможность покинуть остров и переправиться в Африку или в другое место, где он мог бы стать хорошим солдатом и честным человеком. «Ах, сударыня! — воскликнул епископ.— Вы разрешите передать ему Ваши слова?» — «Как, Ваше Высокопреосвя-8 Проспер Мериме щенство, значит Вы знаете, где он?» Вот Вам общее на Корсике правило: самый отъявленный негодяй всегда оказывается родней самому достойному человеку. И несказанно удивило императорскую чету то, что бессчетное множество раз их просили о помиловании, но ни разу о деньгах; императрица возвратилась оттуда в совершеннейшем восхищении.
Встреча в Варшаве провалилась 2; австрийский император пожаловал без приглашения и натолкнулся на вежливость, какую проявляют обыкновенно по отношению к чересчур любопытным людям. Ничего серьезного там не произошло. Австрийский император стремился доказать, что так же как для Австрии представляет опасность Венгрия, для России представляет опасность Польша, на что Горчаков3 ответил: «У Вас одиннадцать миллионов венгров, тогда как вас, немцев, три миллиона. А нас, русских, сорок миллионов, и мы не нуждаемся ни в чьей помощи, чтобы управиться с шестью миллионами поляков. Следовательно, никаких взаимных обеспечений быть не может». Сдается мне, что Англия покуда успокоилась и вполне возможно и даже вероятно, что она пойдет на какие-то уступки нам и займет нашу позицию в отношении Италии. В этом случае, я полагаю, войне не бывать, при условии, правда, что Гарибальди не свалит всю вину на область Венето; однако ж итальянцы куда осторожнее, чем о них думают. Из Неаполя мне пишут, что сумятица достигла там апогея и что пьемонтцев ждут с тем же нетерпением, с каким в 1848 году мы встречали в Париже линейные войска. Все страстно желают восстановления порядка и уповают лишь на Виктора-Эммануила. Впрочем, Гарибальди и Александр Дюма 4 превосходно настроили на нужный лад умы,—как, скажем, ледяной дождь настраивает на горячий ужин. Прощайте, друг любезный; я намереваюсь вскоре выехать в Канны. В Марселе я буду к середине ноября и передам Ваш пакет в пароходное бюро. Описывайте мне нравы во всех подробностях и не бойтесь оскорбить мои чувства. Берегите себя хорошенько и не забывайте обо мне.