Канны 5 декабря 1862.,
Любезный друг мой, я приехал сюда в паузе между двумя наводнениями и за четыре дня потерял всякую надежду когда-нибудь увидеть солнце, даже в Каннах. Ибо если уж в этих краях возьмется дождь, стан^-вится не до шуток. Долина между Каннами и Эстерелем превратилась в озеро, и было решительно невозможно нос высунуть наружу. И все же, несмотря на потоп, воздух был ласков и приятен для дыхания. С тех пор как у меня появилась одышка, я сделался столь же чувствителен к достоинствам воздуха, как римляне — к воде. По счастью, стихия вскоре угомонилась. Вот уже три дня, как вновь сияет солнце, и с той поры я живу с распахнутыми окнами, и мне даже жарко. Только мухи и напоминают о превратностях бытия. Перед отъездом из Парижа я решил проконсультироваться у одного знаменитого доктора 2, ибо после возвращения из Компьеня чувствовал себя из рук вон плохо, и мне хотелось знать, через сколько времени надобно начинать приготовления к моим похоронам. Консультацией его я остался очень доволен: во-первых, он меня заверил, что церемония сия состоится не тотчас,— чего я опасался; а во-вторых, он анатомически и весьма доходчиво разъяснил мне причину моих болезней. Я полагал, что у меня больное сердце,— ничуть не бывало; это все легкие. Болезнь моя, и в самом деле, неизлечима, но есть способы избежать мучений, а это уже очень много, если не самое главное.
Вы не можете представить себе красоту окрестной природы, умытой дождями. Повсюду, словно в мае, цветут розы. Зацветает жасмин и множество каких-то диких цветов, одни прекраснее других. Как бы мне хотелось совершить вместе с Вами ботаническую экскурсию по здешним лесам — Вы убедились бы, что они стоят лесов Бельвю. Мне сюда прислали, сам не знаю, каким образом, последнюю книгу г. Гюстава Флобера под названием «Госпожа Бовари» э, которую, сдается мне, Вы читали, хоть и не хотите признаваться. Я нашел, что талант у него есть, но он растрачивает его попусту, потрясая знаменем реализма. Только что он выпустил новый роман «Саламбо» 4. В любом другом месте, кроме Канн, где на полках одна только «Мещанка-кухарка»,— я бы даже не раскрыл этого тома. Это история, действие которой происходит в Карфагене за несколько лет до начала второй Пунической войны. Автор, прочитавши Буйе 5 и еще несколько подобных компиляций, решил, что. он эрудирован вполне и сдобрил образованность свою лирическими пассажами в духе самых неудачных вещей Виктора Гюго. Там есть страницы, которые без сомнения понравятся Вам, равно как и прочим представительницам Вашего пола — поклонницам возвышенного стиля. Я же, при ненависти моей к котурнам, пришел от этого чтива в совершенную ярость. С тех нор как я здесь, точнее с тех пор как начались дожди, я снова взялся за свой опус о казаках. Боюсь, что в целом он выйдет довольно объемистым. На днях собираюсь отправить в Париж вторую статью, а конца еще не видно. Я вдруг обнаружил, что забыл взять с собою карту Польши, и теперь испытываю затруднения в написании польских названий, ибо у меня — только русская их транскрипция. Если под руками у Вас найдется какой-нибудь источник информации, попробуйте выяснить, не является ли случайно город, который по-русски называется Львовом, тем же городом, который в Галиции называют Лембергом6. Вы оказали бы мне большую услугу.— Прощайте, друг любезный; надеюсь, что зима обходится с Вами ие слишком сурово и Вы удачно избегаете насморков и простуд. Так же ли мила Ваша маленькая племянница? Не слишком балуйте ее, иначе потом она будет слишком несчастна. А еще мне бы очень хотелось, чтобы Вы посмотрели пьесу моего друга Ожье 7 и откровенно высказали свое мнение. Еще раз прощайте.
Канны, 3 января 1863.
Любезный друг мой, год для меня начался весьма скверно — я лея-су в постели с приступом люмбаго, да таким острым, что не могу даже повернуться. Вот что получаешь в этом чудеснейшем климате, где пока светит солнце, на дворе — лето, но зато, стоит солнцу зайти, как через четверть часа Вас до мозга костей пронизывает холодная сырость. Совсем как в Риме, с той лишь разницей, что здесь господствует ревматизм, а там — лихорадка, против которой надобно заранее принимать меры. Нынче спина моя уже стала немного гнуться, и я начинаю выходить на улицу. Меня навестил старинный мой друг г. Эллис 4; он провел здесь сутки и освежил мой запас новостей и мыслей, особенно оскудевших от пребывания в Провансе,— это, если как следует все взвесить, единственная неприятная черта жизни вне Парижа. Живо превращаешься в пень, а если вкусы твои расходятся со вкусами уважаемого коллеги г. де Лапрада 2, возжелавшего стать дубом, в таком перевоплощении нет ничего приятного.