Время мое в Биаррице было поистине пленительным. Нас навестили там король и королева Португальские 4. Король походит на застенчивого немецкого студента. А королева прелестна. Она очень похожа на принцессу Клотильду 2, но красивее — как бы выправленное издание принцессы. Лицо у нее белое, с тем нежным румянцем, какой редок даже в Англии. Волосы, правда, рыжие, но очень темные, как и диктует нынешняя мода. И она весьма любезна и обходительна. С ними приехало некоторое количество кавалеров и дам, весьма карикатурных с виду,— казалось, их нарочно подбирали в лавке древностей. Мой друг, португальский по-сол 3, отведя королеву в сторонку, произнес обо мне короткое слово, которое Ее Величество тотчас с величайшей любезностью повторила в моем присутствии. Император представил меня королю; он протянул руку и посмотрел на меня большими круглыми изумленными глазами, отчего я чуть не забыл о моих служебных обязанностях. Другой персонаж — г. де Бисмарк4 понравился мне больше. Высокий немец, изысканно учтивый и отнюдь не наивный. Во взгляде его нет и капли gemiith 101*, но он так и светится умом. Господин этот тотчас меня покорил. Он привез с собою жену, у которой самая большая нога во всей долине Рейна, и дочь — точную копию матушки. Не рассказываю ни об инфанте, доне Энрико 5, ни о герцоге Мекленбургском6, ибо — нечего. После смерти генерала Ламорисьера7 легитимистская партия пришла в волнение. Сегодня я повстречал одного орлеаниста старой закалки, он в полнейшем отчаянии. Как легко нынче сделаться великим человеком! Соблаговолите указать мне, что следует прочесть из тех прекраснейших вещей, какие появились с той поры, как я не живу в окружении самого высокоразвитого народа во всей вселенной. Очень хотелось бы повидать Вас. Прощайте; буду поправлять здоровье, покуда празднества в Компье-не опять меня не доконают.
Париж, 8 ноября 1865.
Любезный друг мой, я давно Вам не писал оттого, что чувствовал себя как птица, но привязанная за лапку. Распрощался я со своею хозяйкой в Биаррице и только собрался отбыть до наступления холодов на постоянную зимнюю квартиру, как ко мне обратились с просьбой дождаться первой половины Компьеньских празднеств, да притом попросили так мило, что отказаться не было ни малейшей возможности. Затем каждые пять минут разгорались дебаты — ехать в Компьень или не ехать*? Вчера только все наконец решилось. Едем, и я выезжаю 14-го, с тем, чтобы возвратиться 20-го. А теперь скажите, есть ли хоть малейшая надежда увидеть Вас до 14-го и после 20-го.
Из Биаррица я возвратился в очень хорошем и ровном состоянии, но по прошествии трех дней в полной мере ощутил все последствия перемены климата. В результате — почти постоянно скверное самочувствие, но только не от холеры, а от обычной моей хвори — удушья, да хранит Вас от этого Бог! Правда, последние несколько дней мне много лучше. Поездка в Компьень, я полагаю, отнюдь не на пользу моему здоровью, однако ж полечу я все-таки к югу и весьма уповаю на то, что благодаря солнцу переживу зиму, которая, по словам последователей г. Матье <де ля Дрома) 2, обещает быть очень суровой. А Вы, очевидно, -считаете, что проведете ее в мягком климате на берегах Луары3. Надеюсь, хоть у Вас нет ни насморка, ни ревматизма. Ах, как хо1?ел бы я сказать то же о себе!
Вы и не представляете себе, какой шум был поднят вокруг свадьбы принцессы Анны 4 и как пыхтело злобою и комичной яростью Сен-Жер-менское предместье. В каждом семействе, где дочь на выданье, всенепременно делалась ставка на герцога Муши. Теперь же все решают одну великую проблему: «Если они будут наносить визиты, надо ли нам послать им нашу визитную карточку?» А кроме того есть девица на выданье с несколькими миллионами в кармане и еще пятьюдесятью, которые ожидают ее. Особа это прехорошенькая, но окруженная тайной: юна — приемная, разумеется, дочь г. Гейне5, умершего в этом году, я никому на свете не известно ее настоящее происхождение. Однако ж благодаря миллионам лучшие фамилии Франции, Германии и Италии готовы на любые пошлости. Богиня Фортуна всегда благоволит к приемным детям. Современные греки называют их фэуогсоцбьа — дети души,— не правда ли, мило?