невозможности этого,— б чем внутренне оба мы никогда не сомневались,— причиняет боль как одному, так и другому. Я, со своей стороны, раскаиваюсь в тех огорчениях, какие мог Вам причинить. Слишком часто поддаюсь я вспышкам нелепого гнева. Сердиться же на Вас — все равно, что сетовать на лед за его холод.
Надеюсь, теперь Вы простите меня; во мне не осталось ни капли гнева — одна неизбывная грусть. И она не была бы столь всепоглощающей, когда бы мы не расстались таким образом. Прощайте, ибо лишь вдали друг от друга мы можем оставаться друзьями. Быть может, когда оба мы постареем, мы с удовольствием увидимся вновь. А Вы гем временем — в горе или в счастии — помните обо мне. Я прошу Вас о том, не знаю, сколько уж лет. С тех пор еще, когда мы вовсе и не думали ссориться.
Еще раз прощайте, пока у меня достает духу сказать это Вам.
Париж, 5 декабря 1844.
Я поклялся не писать Вам больше, но не знаю, долго ли сумею держать свой зарок. Однако ж я не предполагал, что Вы больны. Ведь прогулка наша была такой чудесной! Потому я и думать не мог, что у Вас она оставила цо себе дурное воспоминание. А раздражены Вы, сдается мне, моим упрямством, превосходящим Ваше. Поистине достойное объяснение — есть чем похвалиться. Но разве не должно быть Вам скорее стыдно доводить меня до такого состояния! А сами упрекаете меня в черствости и спрашиваете, отдаю ли я себе в том отчет. По совести говоря, нет. Но отчего Вам не предостеречь меня? Если я не был с Вами чуток,— прошу у Вас за то прощения. Однако при расставании Вы, по-моему, и не думали сердиться. Я чувствовал в Вас такое же доверие ко мне, такую же душевную близость, какую я испытывал к Вам. Сказать ли, что я сохранил об этой прогулке самое сладостное воспоминание? Видя Вас такою, я бываю счастлив вполне. И если тогда Вы сердились, это делает честь Вашему притворству. Но я предпочитаю приписать это позднейшим размышлениям, нежели предположить, что тогда Вы не были искренни. Скажите, если я ошибаюсь.
Нынче вечером я начал заказанный Вами рисунок. Выполнить его трудно. И мне хотелось бы получить от Вас уточнения. Значит, Вы настаиваете на том поросшем чертополохом поле? И утверждаете, что оно кажется Вам одним из самых живописных в мире мест. Я принесу эскиз и Ваш портрет впридачу. На нем запечатлено недоброе выражение Ваших глаз. Не думайте, однако ж, что они всегда производят такое впечатление. Взгляд их бывает и добрее,— и это тем более ценно, что бывает крайне редко. Вы увидите мою работу и отдадите нужные распоряжения. Касательно же оплаты, соблаговолите попомнит^, что/я не ординарный художник, и оплачивать Вы должны не произведение, но время и труд. В конце концов всегда ведь похвально выказывать щедрость по отношению к людям искусства.
Вы постепенно остывали от вспышки гнева, а я все более накалялся. Мне казалось, что письмо от Вас должно прийти раньше. Я поджидал его, тут еще меня обуяла гордыня — вот я и не предупредил Вас. Видите, я не снимаю с себя вины за дурные свои поступки. Простите мне и этот. Во всяком случае несправедлив я был к Вам не из мести за прошлое.
С той поры как мы не виделись, я почти все время чувствовал себя прескверно, полагаю, что виной тому — урок испанского языка, проведенный прямо, как говорит Гомер, на «лоне земли» 1. Письмо Ваше воскресило меня. Я и теперь думаю, что причиною болезни послужило выражение Вашего лица при расставании. Вы даже не соблаговолили обернуться, чтобы проститься со мною.— Нам еще множество раз придется просить друг у друга прощения за все наши черные мысли!
Час теперь совсем уж неурочный; камин потух, и я зябну. Прощаюсь с Вами и от всего сердца благодарю за письмо. Я ждал его целую неделю. Ну разве Вы не упрямица?!
Париж, четверг, <6> февраля 1845.
Все прошло лучше, чем я надеялся *. Я проявил редкостный апломб. Не знаю, была ли довольна мною публика, но я ею был доволен.
Пятница, <7) февраля 1845.
Раз Вы не сочли, что я был слишком смешон 4, значит все хорошо. Я-то был бы недоволен, знай я, что Вы — там, глядите на мой пронзительно зеленый фрак и такого же цвета лицо. Почему не завтра? В противном случае придется ждать до следующей среды, а у меня не достанет на это мужества. Нам будет что порассказать друг другу. Если бы я только знал, что Вы — там, я растерял бы весь свой апломб.
Тулуза, 18 августа 1845.
Я только что обнаружил здесь Ваше письмо *; это просто чудесно, ибо-я был, вопреки ожиданиям, вне себя, не получив от Вас ничего в Пуатье. Вы скажете, что зря я наделся на то, что Вы вспомните обо мне раньше. Что поделаешь! Видимо, мне так и не привыкнуть к Вашей манере себя вести. Всего более Вы готовы забыть меня именно тогда, когда Вам совсем уже удается уверить меня в том, что Вы обо мне думаете. К счастью, утешением мне служат воспоминания — ими я только и живу. Мне повстречаются те прелестные, гроты, о которых Вы пишете, да в них и надобности нет, ибо в голове и так теснится множество грустных и веселых мыслей. Как Вам известно, я не слишком привередлив к пейзажу. А прогуливаясь рядом с Вами, я вовсе не обращаю на него внимания. И мне очень хотелось бы побаловать Вас, как Вы о том просите. Но настроение у меня мерзейшее. Последние две недели я неустанно борюсь сначала с непогодою, затем с архитекторами, затем с Вами и с самим собою. Погода, которая все эти дни была ужасающей, вчера внезапно исправилась, но тотчас на смену холоду пришла удушливая жара, сопровождаемая сирокко, который отнимает у меня последние силы. Я сутки целые провел у одного депутата 61 62, и будь у меня стремление к политической карьере, визит этот решительно изменил бы мои помыслы. Ну и профессия! С какими только людьми не приходится встречаться, обхаживать их, улещивать! Так и скажешь вслед за Хотспером3: I had rather be a kitten and cry mew1*. Уж рабство, так рабство, но в таком случае при дворе какого-нибудь деспота: деспоты хоть, в большинстве своем, моют руки. Я рассердился, узнав, что Вы так поздно уехали в Д...; иными словами, я боюсь, что Вы возвратитесь совсем поздно. В ремесле моем мне помогает сносить все тяготы мысль о том, что, вернувшись, я вновь увижу Вас в Институте4 в присутствии наших академических львов; помучив меня с полчаса недовольным выражением лица, Вы, как всегда, поможете мне забыть все невзгоды. Сколько времени пробудете Вы в Д...? Вот чем я ныне озабочен: вполне вероятно, что Вы поедете в Англию, и леди М... снова примется излагать Вам распрекрасные свои теории about the baseness of being in love62*. Мне ужасно хотелось бы увидеть Вас тотчас по возвращении, первою из всех друзей. Но, к несчастью, этого не произойдет, и Вы дождетесь, что к приезду Вашему в Париж на деревьях не останется ни единого листочка. Бог знает, не вернетесь ли Вы на три четверти англичанкою? Уверьте меня, что этого не случится, что Вы постараетесь не слишком долго оставаться там и что Вы не сделаетесь хуже, чем Вы есть. И так уже довольно. Пишите мне в Монпелье, отку-. да я привезу Вам кошелек, а после — в Авиньон. Я считаю часы, чтобы успеть вернуться к 20 сентября 5. Это будет нелегко, но я от души надеюсь уложиться в эти сроки.