Париж, понедельнику <2) июня 1851.
Матушка моя чувствует себя много лучше, и я думаю, что вскоре она поправится окончательно. Обеспокоен я был до крайности —■ боялся воспаления легких. Благодарю Вас за внимание, какое Вы ей оказывали» Вчера я впервые за последнюю неделю выбрался из дому поглядеть на испанских танцовщиц, выступавших у принцессы Матильды1. Они показались мне весьма посредственными. А болеро, исполненное в зале Мабилль 2, потеряло всю свою неповторимость. К тому же сзади у них дыбились такие пышные турнюры, а спереди столько подложено было ваты, что повсеместные завоевания цивилизации стали очевидны вполне. Всего более позабавили меня двенадцатилетняя девочка и старая дуэнья — обе совершеннейшие дикарки, о каких можно только мечтать: никак не придут в себя от изумления, что очутились где-то за тридевять земель от tierra80 Иисусовой3. Только что получил Вашу подушечку; Вы решительно искуснейшая мастерица, а я никогда о том и не подозревал. И подбор ниток, и работа в равной мере восхитительны. Матушке моей также все понравилось чрезвычайно. Что же до символики, мне довольно было и начала объяснения, которое Вы столь любезно соблаговолили дать, для того чтобы домыслить остальное. Не знаю, как. и благодарить Вас,
Прилагаю Сент-Эвремона 4. Я совсем было потерял его, и мне понадобились необыкновенные усилия, чтобы вспомнить, где он. Вы поделитесь со мною впечатлениями от отца Канэя. По-моему, после него ничего нельзя читать из литературы XIX века.
Прощайте.
Париж, четверг вечером, 2 декабря 1851.
Сколько я могу судить, мы даем последний бой 4, но кто выйдет победителем? Если проиграет президент, мне кажется, что доблестным депутатам придется потесниться и уступить местечко Ледрю-Роллену2. Домой я возвращаюсь совершенно без сил, имея дело, как мне кажется, с одними сумасшедшими. Париж нынче такой, каким он был 24 февраля,—только на сей раз солдаты держат буржуа в страхе. Военные ^ говорят, что уверены в успехе, но Вы знаете, чего стоят дурацкие их предположения. Вот наша прогулка и отложилась...
Прощайте; напишите — и непременно,— участвуют ли Ваши в событиях.
Париж, 3 декабря 1851.
Ну что мне сказать Вам? Осведомлен я не более Вашего \ Очевидно одно: солдаты ходят со свирепыми лицами и на сей раз держат буржуа в страхе. Как бы там ни было, мы обошли рифы и несемся теперь невесть куда. Успокойтесь и скажите, когда могу я Вас увидеть.
24 марта 1852.
На меня сыпятся все мыслимые неприятности да еще гора работы, а кроме того, повинуясь первому порыву, я взялся совершить рыцарский подвиг, а Вы знаете, что от этого надобно воздерживаться. Бывают минуты, когда я и в самом деле начинаю об этом жалеть. Проблема в том, что по мере изучения оправдательных материалов по делу Либри 4 я получал все более убедительные доказательства его невиновности и теперь взялся за пространную и дикому'не нужную статью для «Ревю» об этом процессе и о различных мелких подлостях, с ним связанных.
Пожалейте меня: на этом можно заработать одни зуботычины; однако ж иной раз сталкиваешься с несправедливостью столь вопиющей, что совершенно теряешь голову.
Когда же наконец пройдемся мы по музею? Я очень был огорчен, узнав о печальной кончине особы, которую Вы любили. Но это — лишний повод нам увидеться и испытать, может ли близость, подобная нашей, излечить от печали. Разумеется, Вы правы, называя жизнь глупейшею вещью, но все-таки не надо судить о ней хуже, чем она есть. Ведь бывают в конце концов в ней и светлые мгновения, и добрая память о них затмевает грустные воспоминания о мгновениях тягостных. Для меня удовольствие вспоминать беседы наши, сильнее неприятного осадка после наших ссор. И надобно запастись изрядною порцией светлых этих воспоминаний...
Париж, 22 апреля, вечером, 1852.
Ваше письмо несказанно меня обрадовало. Нервы мои нынче взвинчены, как бывает обыкновенно, когда поддашься первому порыву,— вы ведь и сами знаете, что первые порывы всегда почти искренни. А теперь меня вновь наполняют низменные чувства. Мне угрожают процессом за неуважение к правосудию 1 и нападки на дело, уже завершенное. Я полагаю меру эту достаточно крутой, однако ж все возможно — у siempre lo реог es cierto*. С другой стороны, Школа Хартий2 выпустила когти 3 и готова разорвать меня в клочки. Вероятно мне придется претерпеть некоторое число допросов и вступить в отчаянную полемику. Надеюсь,, к моменту схватки я вновь обрету привычную для меня энергию. Нынче же я в полном тупике, и настроение у меня ужасающее. Благодарю Вас за теплые слова, они трогательны чрезвычайно. Постарайтесь быть в полном здравии, чтобы, если случится, навещать меня в тюрьме.