Меня называют пророком за то, что три дня назад я предсказал заключение сепаратного мира3 между двумя императорами за счет нейтральных стран. Признаюсь, осуществление последней части пророчества представляется мне мало исполнимым. Однако ж и не вполне безнадежным; во всяком случае это было бы справедливо с точки зрения морали, ибо, как говорил Солон 3, тот, кто не принимает участия в гражданской войне, должен быть объявлен врагом общества. Моего бедного слугу ранило в ногу при Сольферино4 — раздроблена кость. Но раз он сумел написать мне всего через девять дней после битвы и раз ему ногу не ампутировали, значит есть надежда, что он выпутается. В доме у нас все рыдают, и я не знаю, как теперь меня будут кормить. А я, к слову сказать, чувствую себя довольно скверно. Сплю очень плохо, часто задыхаюсь. И, употребляя Ваше любимое выраженье, очень по Вам скучаю.
Прощайте.
Париж, вторник вечером, (19} июля 1859.
Вы единственная, кто показал мне положительные стороны заключенного мира 4. Может статься, он был и необходим, но стоило ли начинать так удачно только для того, чтобы в результате прийти к путанице, худшей, чем ’все, что было до сих пор. И так ли уж важна для нас,— принимая во внимания все обстоятельства,— свобода горстки фигляров и шутов?4 А нынче вечером мы услышали то, о чем Вы прочтете в «Мониторе». Сказано было хорошо, весомо и как будто бы искренне и честно. Чувствовалась и правдивость и доброта. Офицеры, возвращающиеся оттуда, говорят, что все итальянцы — горлопаны и трусы, что дрались одни пьемонтцы, которые, правда, уверяли, что мы им только мешали и что без нас они действовали бы лучше.
Императрица спросила меня по-испански, как мне показалась речь; из этого я заключил, что сама она недовольна. Я ответил, стараясь сочетать лесть с искренностью: «Миу necesario» 85. Говоря по совести, он мне нравится, и как это он мило сказал 2: «Поверьте, мне ничего не стоило и пр. и пр.».
Делая Вам какое-либо предложение, я всегда до крайности серьезен. А потому все зависит от Вас. Меня приглашают поехать в Шотландию и Англию. Если же Вы вернетесь в Париж, я с места не двинусь. И буду бесконечно Вам признателен; когда бы Вы представляли себе, сколько радости можете мне доставить, надеюсь, Вы не стали бы колебаться. Итак, я жду последнего Вашего слова. Нынче утром я страшно перепугался. Ко мне явился какой-то господин, одетый в черное, весьма благопристойный с виду, в ослепительно белой рубашке, с лицом прекраснейшим и благороднейшим; назвался он адвокатом. Едва присев, он сообщил, что направляет его рука Всевышнего, он же лишь недостойный Его инструмент, во всем Ему повинующийся. Этого господина обвинили в покушении на жизнь его привратника, которому он якобы угрожал кинжалом; а на деле-то он показал ему распятие85 Рассказывая,— чертово отродье! — он дико вращал глазами и прямо-таки завораживал меня. К тому же, не прерывая рассказа, он то и дело запускал руку в карман сюртука, и я ожидал, что он вот-вот вытащит оттуда кинжал. К несчастью, ему достаточно было выбрать один из тех, что лежат у меня на столе. В моем же распоряжении была лишь турецкая трубка, и я высчитывал минуту, когда осторожность заставит меня сломать ее об его голову. Наконец он достал из этого проклятого кармана четки. И опустился на колени. Меня обуревал страх, но я и бровью не повел,— что делать с сумасшедшим? Затем о<н ушел, не переставая бормотать извинения и благодарить меня за интерес, какой я к нему выказал. Несмотря на ужас, который внушал мне звериный блеск его глаз, невообразимо, клянусь Вам, страшных и пронзительных, я совершил один любопытный эксперимент. Я спросил, в точности ли он уверен, что направляем рукою Всевышнего, и проверял ли он это как-либо. Я напомнил ему, что Гедеон, услышав повеление Бога 3, проверил, подлинно ли Бог зовет его, попросив хоть два-три мелких знамения. «Вы знаете русский?» — спросил я его. «Нет».— «Хорошо; тогда я сейчас напишу две фразы по-русски на листочках бумаги. На одном из них я напишу богохульство. И если верить тому, что Вы утверждаете, один из этих листочков должен внушить Вам ужас. Хотите попробовать?» Он согласился. Я написал. Упав на колени, он прочел молитву и вдруг произнес: «Господь отвергает столь легкомысленный опыт. Речь должна идти лишь о материях высоких». Разве не вызывает у Вас восхищения осмотрительность несчастного безумца, 'опасавшегося в своем невежестве, что опыт может не получиться!^