Мудрено ли, что "третий элемент" возобладал в самой колыбели будущей гражданственности? Мудрено ли, что бессословная, то есть республиканская, психология овладевает юношеством на заре развития? Может быть, бессословность превосходное начало для республиканского общества, но тогда объявляйте, ради Бога, республику, не притворяйтесь монархией, не удивляйтесь, если из школы вышли красные флаги и красный пламень выстрелов и бомб. Вместо того чтобы одряхлевшим сословиям помочь расслоиться наново и выделить из себя лучшие элементы, оберегая их совершенство как зеницу ока, наше правительство умышленно сбивало всмятку все сословия, все культуры, всякую чистоту и нечистоту и затем удивляется, что смесь потеряла свои древние сцепления и приобрела взрывчатые свойства.
"Так что же, - воскликнет радикальный читатель, - вы, значит, стоите за касты?"
Я стою за трудовую органическую структуру в обществе. Все мы получили отвращение к кастам в казенных школах, где бессословные педагоги приводили в пример отжившие сословия и говорили: вот безобразие, полюбуйтесь! Но это все равно, как если бы показывать труп и выдавать его за живое существо. Приводили в пример индийские, египетские касты или нашу никогда не сложившуюся как следует шляхту, которая прокутила свое призвание и свои права. За такие сгнившие сословия я, конечно, не стою. Но в момент возникновения нигде на свете сословность не была сгнившей, нигде она не была выдумана, везде выступала естественно, как требование природы, везде составляла живую организацию общества, трудовое расслоение на клетки, ткани, органы, без чего невозможна жизнь. Падает трудовое разграничение - поднимается анархия, и наконец, если нет никаких классов и объявлено полное равенство, общество рассеивается, как освободившиеся в виде газа молекулы.
Равенство - вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер. В интересах совершенства каждой отрасли труда - то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта. Каждая профессиональная каста являлась вечной школой определенного труда. Воин среди военных изучал и не мог не изучить свое ремесло до степени искусства. Пахарь среди пахарей вбирал в себя еще с малых лет тысячелетние познания земледельца. У нас удивлялись, когда покойный А. Энгельгардт [3] объявил крестьянина профессором земледелия, а он сказал правду. Наш крестьянин - профессор, так сказать, плохой эпохи земледелия, а возьмите немецкого или китайского крестьянина - это профессора хорошей эпохи. Такими же профессорами своего труда являются цеховые ремесленники, торговцы, священники. Нетрудно видеть, что именно замкнутость труда делает людей аристократами. Рыцарь меча потому рыцарь, что он артист меча, но почему артист сохи или сапожного шила не дворяне - именно своих призваний? Благородство всякому труду, как бы он ни был скромен, дает честность и техническое совершенство. Никакого иного значения сословия не имели в своем замысле. Именно цеховое устройство труда позволило выработать скелет нынешней цивилизации - средневековые промыслы и искусства. При крушении старых сословий очень быстро сложились новые классы, и чем более процветает какое-нибудь дело, тем чаще видим в нем преемственность целого ряда поколений, сословность труда. С этой крайне важной точки зрения самыми совершенными школами были бы профессиональные, где дети каждого трудового класса втягивались бы в дух и знание наследственного труда. Я не говорю об исключительных призваниях - они найдут свою дорогу, но заурядная молодежь только выиграла бы от сословных - назовите их профессиональными - школ. Заурядные дети приучались бы к какой ни на есть работе вместо дилетантской неспособности ни к какому труду. Говорят: школа должна готовить не ремесленника, а человека. Какой вздор!
Кто видел когда-нибудь это загадочное существо - "человека"? Мы встречаем земледельцев, ремесленников, писателей, чиновников - но что такое "человек"? Даже ресторанный "человек" - специалист известного труда. Если юноша совсем не специалист и ничем его назвать нельзя, то будьте уверены, что это бездельник, творение самое несчастное на земле. Именно таких бездельников готовит наша государственная школа. На государственный счет одно поколение за другим проводит образовательный свой возраст в том, чтобы прикоснуться ко всему и не научиться ничему. И это называется образованием! Но я думаю, что именно такая школа не дает никакого образа духа, никакого образования. Только определенный труд, притом доведенный до степени искусства, образует человека, дает душе физиономию. Дилетанты же нашей школы, ничему не научившись, выходят ничем. Не земледельцы, не ремесленники, не художники, не военные - кто же они? Никто, nihil. И именно этот nihil, тщательно культивируемый государством, подготовляет почву для революционного нигилизма. Юноша, окончивший сословную, профессиональную школу, хоть что-нибудь знает, а знать - значит признавать нечто и чаще всего любить. Окончив бессословную школу и ничего не зная, юноша, естественно, ничего не признает и ничего не любит. Единственно, чем остается ему быть, это или бездельником, если он бездарен, или революционером, если он хоть чуть-чуть не глуп. "Отречемся от старого мира", - орут молодые невежды. Как не отречься! Раз вы не знаете китайского языка, вам поневоле приходится отречься от него. Если бы вы знали немножко старый мир, вы непременно любили бы его и не отреклись бы. Если бы хоть одним ноготком, хоть одной трудовой привычкой юноша завяз в старом мире, он не отряхнул бы с такой грацией "прах с своих ног". В самом деле, если школа в течение десяти лет только и оставляет на юноше, что прах на его подошвах, - дуновение ветра - и нет его. Юноша болтается в пространстве, вне общества, вне родины, вне истории. Десятки и сотни тысяч таких деклассированных, сорванных с корня молодых людей ежегодно приготовляются самим государством, и последнее простодушно изумляется, видя в этой ходячей анархии своего врага. Но каким образом бездельные молодые люди, не втянутые ни в какую профессию, не зацепившиеся в обществе ни за один серьезный интерес, сочтут себя в родном обществе дома?
Вот основная причина глубокого недовольства, отравляющего молодежь. Они в большинстве бездельники и лентяи, притом невольные. В самый лучший трудовой возраст, когда сил избыток, они чувствуют праздное томленье, неспособность ни за что взяться. "Вся тварь разумная скучает", - сказал бес, и это верно. При условиях, в которых бесы поставлены, то есть при обеспеченном пансионе в аду и при отсутствии каких-либо честных обязанностей, им нельзя не скучать, и отсюда их бесчисленные пакости, творимые над людьми. Дай Творец г-дам Мефистофелям сколько-нибудь серьезные обязанности, им не пришло бы в голову разрушать мир. Сумей наша государственность посредством трудовой, сословной, то есть профессиональной, школы втянуть молодежь в упорную работу - не было бы нигилизма, озлобленности, стремления делать мерзости и разрушать. Взгляните, как скучают молодые животные без занятий. Но совершенно то же самое человек. Сотканный из мускулов и нервов, весь машина, человек вне труда чувствует себя несчастным, и всего несчастнее, мне кажется, Обломовы, записные лентяи. Как юношеству быть довольными таким порядком вещей, который лишает их высшего счастья - увлекательного труда?
Нетрудно было бы доказать, что не только учащаяся молодежь деморализована бездельем, но тем же пороком страдает и учащий состав. Кто они, преподаватели и профессора? Те же недавние студенты, не очень давние гимназисты, прошедшие ту же изнуряющую душу школу. Вот отчего, попробовав вначале слабо сопротивляться школьным бунтам, забастовкам, обструкции и т. п., преподаватели и профессора кончили тем, что большинство их примкнули к этому будто бы "освободительному движению". И старые, и молодые ленивцы, гнетомые праздностью, нашли в политическом бунте оправдание своему злосчастному неудачничеству. Оправдание перед собой и людьми, а также возможность сорвать сердце на общем козлище отпущения - правительстве, которое в данном случае не напрасно несет на себе грехи мира.