Глава 2
Конечно, нельзя рассчитывать на шикарную свадьбу, если женишься в военное время, и все же приходские дамы расстарались для своего преподобного.
Аскетический интерьер церкви Святого Криспина оживили букеты георгинов, флоксов и хризантем – остатков летней садовой роскоши. В церковном дворе был накрыт стол: сандвичи с селедочным паштетом, рулеты с колбасным фаршем и неизбежные сконы Марджори Уолш любовно разложены вокруг торта (торт, увы, одноуровневый). Кингс-Оук – крохотный лондонский пригород, тесные мощеные дворики и аккуратные пары двухквартирных домов, возведенных после Первой мировой. Приход небогатый, зато никто не назовет прихожан скупердяями. Ибо они обменивали продуктовые карточки и урезали собственный рацион, и нынешнее пиршество – результат их совместных усилий, показатель степени обожания, в каковом купается викарий.
Вот он стоит на церковном крыльце, по обыкновению не глядя на паству. Голова склонена – викарий поглощен личной беседой с Господом. Ада Броутон со своего места в третьем ряду давно заметила, как уязвим преподобный, когда участвует в этом молчаливом диалоге, как трогательно розовеет шея над пасторским воротничком. Викарий давно не мальчик – разница в возрасте новобрачных активно обсуждалась на собраниях Комитета солдатских матерей и Общества помощи госпиталям, – но внешность вечно недоедающего книгочея делает свое дело, и раньше, до появления продуктовых карточек, вдохновляла прихожанок стряпать ему пудинги на сале, а также запеканки из остатков воскресного обеда.
Преподобного привыкли считать убежденным холостяком, он немало удивил паству, обручившись с юной Стеллой Холланд. Кстати, когда Марджори Уолш заиграла на органе, возвещая прибытие невесты, Ада заметила: преподобный втянул голову в плечи и округлил глаза, словно такой оборот дела явился неожиданностью и для него самого. А как он взглянул на шафера! Бедный ягненочек! Честное слово, иначе, как паникой, выражение в его глазах не назовешь.
Но что за прелесть невеста!.. Покосившись на нее, Ада зафиксировала и блеск глаз, и волнение юной груди под лучшим из довоенных платьев. Стройная, гибкая, точно ива, плечи узкие, однако осанка безупречна. Поистине малютка Стелла кажется скорее принцессой Елизаветой, нежели девочкой из сиротского приюта. Подвенечный наряд также плод совместных усилий. Платье пожертвовала Дот Уилкинс (красовавшаяся в нем в девятнадцатом году, когда ее Артур достаточно оклемался после газовой атаки, чтобы просипеть «Согласен»). Перелицовкой и подгонкой по фигуре Стеллы занимались дамы из кружка рукоделия. На целый месяц они оставили пошив шинелей и солдатского белья. Чтобы платье пришлось впору, дамы вынуждены были распороть все швы до единого. Теперь рядом с массивной, одетой в твид Филлис Бёрч, за неимением у невесты отца ведшей ее к алтарю, Стелла казалась вдвое тоньше. Но отнюдь не терялась – все взгляды были устремлены на Стеллу. Кто бы подумал, что пропахшую плесенью груду кружев можно превратить в нечто волшебное!.. Ада смахнула слезинку и позволила себе на миг испытать материнскую гордость. Впрочем, поскольку у невесты и матери не было, вряд ли Ада зашла слишком далеко.
Следом за невестой шествовала Нэнси Прайс. Ада нахмурилась. Платье льдисто-голубого атласа, восхитительное на дочке Этель Коллинз, которая летом тридцать девятого также была подружкой невесты, на Нэнси смотрелось совсем иначе. Что за девица! Чего проще – пройти по нефу! Ан нет, Нэнси умудряется выглядеть непристойно даже во время такого действия. Воистину невеста и ее подружка – это небо и земля; и что только их сблизило? Наверное, сиротство и казенная обстановка приюта; в таких условиях цепляешься за всякого, кто готов выслушать и посочувствовать. Надо полагать, когда Стелла станет миссис Чарлз Торн, супругой викария, дружба с Нэнси Прайс забудется, как детская болезнь.
По мере приближения невесты к жениху Марджори ускоряла темп свадебного марша. На склоненные головы пролился свет из церковных окон, пылинки заплясали в лучах, как золотые конфетти. Ада отрешилась от своих мыслей, вся подалась вперед, чтобы услышать клятвы в вечной любви и преданности.
Первое имя Чарлза, оказывается, Морис – Стелла об этом и не знала, пока священник его не произнес. Морис Чарлз Торн. Как странно, как неправдоподобно. Она повторяла за священником машинально, в голове вертелась только ее новая фамилия, и потом Стелла не могла вспомнить, чтобы клялась любить, почитать и слушаться. Наверное, все же клялась, ведь на пальце у нее поблескивает золотое колечко – тонюсенькое, другого достать не удалось, – и все подходят, целуют Стеллу в щеки, а Чарлза хлопают по спине. Поздравляют, стало быть, с тем, что теперь они муж и жена.