Автограф: ИРЛИ, № 1519.
Впервые: ВЕ, 1878, март, с. 19—20. Акад., XV, № 961.
Основанием для датировки являются слова Пушкина о том, что Сергей Николаевич «хлопочет о мундире». 29 июня С. Н. Гончаров явился к Пушкину уже в мундире (см. письмо 59).
59. 30 июня 1834 г. Петербург
Твоя Шишкова ошиблась: я за её дочкой Полиной не волочился, потому что не видывал, а ездил я к Александру Семёновичу Ш.<ишкову> в Академию, и то не для свадьбы, а для жетонов,[377] <pas> autrement.а[378] История же о княжнах[379] совершенно справедлива, и я не вижу тут ничего смешного. Благодарю тебя за милое и очень милое письмо. Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет — и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело. Но что ж делать? После завтрого начну печатать Пуг.<ачёва>, который до сих пор лежит у Сперанского.[380] Он задержит меня с месяц. В августе буду у тебя. Завтра Петергофский праздник,[381] и я проведу его на даче у Плетнёва вдвоём. Будем пить за твоё здоровье. С хозяином Оливье я решительно побранился,[382] и надобно будет иметь другую квартиру, особенно если приедут с тобою сёстры.[383] Serge ещё у меня, вчера явился ко мне в офицерском мундире,[384] и молодец. История о том, как Ив.<ан> Ник.<олаевич> побранился с Юрьевым и как они помирились, уморительно смешна, но долго тебе рассказывать. Из деревни имею я вести неутешительные. Посланный мною новый управитель[385] нашёл всё в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал. Думаю последовать его примеру. Он умный человек, а Болдино можно ещё коверкать лет пять.
Прости, жёнка. Благодарю тебя за то, что ты обещаешься не кокетничать: хоть это я тебе и позволил, но всё-таки лучше моим позволением тебе не пользоваться. Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это ещё не беда; мальчик привыкнет к вину, и будет молодец, во Льва Сергеевича. Машке скажи, чтоб она не капризничала, не то я приеду и худо ей будет. Благословляю всех вас — тебя цалую в особенности.
30 июня.
Пожалуй-ста не требуй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее[386] — охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен. Погоди, в отставку выду, тогда переписка нужна не будет.
Адрес: Натальи Николаевне Пушкиной.
В Калугу на Полотняный Завод.
Автограф: ИРЛИ, № 1521.
Почтовые штемпеля: «С.-Петербург 2 июля 1834» и «в Калуге получ<ено> июля 8 1834».
Впервые: ВЕ, 1878, март, с. 20—21. Акад., XV, № 964.
60. 11 июля 1834 г. Петербург
Ты, жёнка моя, пребезалабернаяа[387] (насилу слово написал). То сердишься на меня за С.<оллогуб>, то за краткость моих писем, то за холодный слог, то за то, что я к тебе не еду. Подумай обо всём, и увидишь, что я перед тобой не только прав, но чуть не свят. С С.<оллогуб> я не кокетничаю, потому что и вовсе не вижу, пишу коротко и холодно по обстоятельствам тебе известным,[388] не еду к тебе по делам, ибо и печатаю П.<угачёва>, и закладываю имения,[389] и вожусь и хлопочу — а письмо твоё меня огорчило, а между тем и порадовало; если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть ты меня ещё любишь, жёнка. За что цалую тебе ручки и ножки.
Кабы ты видела, как я стал прилежен; как читаю корректуру — как тороплю Яковлева![390] Только бы в августе быть у тебя. Теперь расскажу тебе о вчерашнем бале. Был я у Фикельмон. Надо тебе знать, что с твоего отъезда я кроме как в клобе нигде не бываю. Вот вчерась как я вошёл в освещённую залу, с нарядными дамами, то я смутился, как немецкий профессор; насилу хозяйку нашёл, насилу слово вымолвил. Потом, осмотревшись, увидел я, что народу не так-то много, и что бал это запросто, а не раут. Незнакомых дам несколько прусачек (наши лучше, не говоря уж о тебе), а одеты, как Ермолова во дни отчаянные.[391] Вот наелся я мороженого и приехал себе домой — в час. Кажется, не за что меня бранить. О тебе в свете много спрашивают и ждут очень. Я говорю, что ты уехала плясать в Калугу. Все тебя за то хвалят, и говорят: ай да баба! — а у меня сердце радуется. Тётка заезжала вчера ко мне и беседовала со мною в карете; я ей жаловался на своё житьё-бытьё; а она меня утешала. На днях я чуть было беды не сделал: с тем[392] чуть было не побранился — и трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А долго на него сердиться не умею; хоть и он не прав. Сегодня был на даче у Плетнёва; у него дочь имянинница. Только вместо его нашёл я кривую кузину — и ничего. А он уехал в Ораниенбаум — в.<еликую> княгиню учить.[393] Досадно было, да нечего делать. Прощай, жёнка — спать хочу. Цалую тебя и вас — и всех благословляю. Христос с Вами.
377
Жетоны выдавались членам Российской академии за посещение заседаний, а затем оплачивались. Пушкин состоял членом Академии с 7 января 1833 г. По имеющимся документальным данным, он присутствовал на семи заседаниях в 1833 г. и на одном заседании (8 декабря) в 1834 г. (см.: Moдзалевский Л. Б. Пушкин — член Российской академии: По материалам Архива Академии наук СССР. — Вестн. АН СССР, 1937, № 2—3, с. 244—250). Судя по настоящему письму, эти данные, по-видимому, неполны.
380
«История Пугачёва» печаталась в подведомственной М. М. Сперанскому типографии II отделения собственной е. и. в. канцелярии. Книга поступила в набор 5 июля 1834 г.
383
Наталья Николаевна хотела взять сестёр в Петербург, чтобы извлечь их из деревенского заточения, избавить от деспотизма матери и ввести в свет. Пушкин отнёсся к проекту жены неодобрительно (см. письмо 62), но в конце концов не возражал, хорошо представляя тяжёлую обстановку в семье Гончаровых. Ввиду приезда своячениц он снял квартиру на Гагаринской набережной в доме Баташёва (ныне набережная Кутузова, д. 32; см. письмо 63). Е. Н. и А. Н. Гончаровы делили с семьёй поэта расходы по дому. Мать поэта Н. О. Пушкина писала дочери, что сёстры Гончаровы «снимают прекрасный дом пополам с ними. Он <Пушкин> говорит, что это устраивает его в отношении расходов, но несколько стесняет, так как он не любит отступать от своих привычек хозяина дома» (письмо от 7 ноября 1834 г.:
385
Речь идёт о немце-агрономе Карле Рейхмане, который приехал в Болдино 30 мая 1834 г., а 9 июня уже уехал обратно в Тверь (см. письмо И. М. Пеньковского к Пушкину от 12 июня 1834 г.:
391
Ср. запись в дневнике от 5 декабря 1834 г. о бале у Салтыкова: «N. N. сказала: Voilà M-me Jermolof la sale (Lassale) <Вот г-жа Ермолова грязная>. Ермолова и Курваль (дочь ген. Моро) всех хуже одеваются»