Миша бросается в сторону. Эсэсовец хватает его, загоняет в колонну, приставляет к затылку пистолет и разъяренно кричит.
— Vorwärts![5]
Миша снова кидается вбок. Но эсэсовец опять загоняет его в колонну. Он держит пистолет у Мишиного затылка. Я чувствую, что меня начинает тошнить, подкашиваются ноги. Опираюсь на Асю.
— Я здесь, мама!
Мальчик рвется к матери. Люди стиснуты, будто спрессованы.
Мать вскидывает руки над головами.
— Звери! — кричит она в лицо немцам.
Один из них стреляет в нее. Женщина беспомощно повисает на чьей-то спине. Ей даже некуда упасть. И сразу все стихает.
— Убили! Убили! — слышится людской шепот.
Вскоре что-то смещается, меняется. Немцы расталкивают людей, шныряют в колонне.
Женщина лежит на булыжной мостовой с окровавленной головой. К ней бегут маленькие дочка и сын. Наконец-то нашли ее…
Кто-то из мужчин оттаскивает их от убитой. Нет, это не их отец. Он в Красной Армии. Это сосед Симкин, из первого дома на Островского, что около церкви.
— Дети Самуила Озера,— говорит он кому-то из колонны. *
Маня, Ося и Зяма — в одном ряду с Симкиным.
Колонна двинулась вверх по Островского, к хлебозаводу.
Вдруг к Симкину, который идет с краю, подбегает полицейский. Он сует ему сверток и приказывает развернуть.
— Сегодня ж праздник! — кричит полицай. — Так празднуйте!
Симкин разворачивает сверток. Это красный флаг. От неожиданности он роняет его. И тут Зяма подхватывает флаг и высоко поднимает над колонной.
Несколько отчаянных шагов вперед… Зяма падает на мостовую, прошитый пулями…
Немцы и полицаи гонят колонну дальше, на смерть.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЯЛИ БРУК
«…В ночь с 6 на 7 ноября мы услыхали грохот у дверей и крики; «Открывайте!» Начался погром. Поломали ставни. Ворвались немцы и приказали собраться во дворе. Вышли во двор: я, мама и маленький племянник Толик. Отец как раз в эту ночь остался на бывшей фабрике «Октябрь», где несколько дней работал.
Нас погнали на Хлебную улицу. Здесь людей строили в колонны, сажали в закрытые машины.
Мы видели, как люди показывали немцам справки, что они рабочие. Их выводили из колонны. Мама предъявила справку, что она врач. Но это не помогло. Настала наша очередь садиться в машину. Мама сделала последнюю попытку — снова показала справку. На этот раз офицеру. Тот подал знак, и полицейский повел нас во двор хлебозавода. Все это было на рассвете.
Там нас заставляли стоять на коленях. Кто не повиновался, расстреливали.
В четыре часа окружение сняли и нас отпустили.
Назавтра утром прибежал папа и вынужден был сразу же идти на работу. Вскоре пришли немцы и выгнали из дому. Позволили взять с собой столько вещей, сколько можно унести. Потом погнали к еврейскому комитету. Там мы мокли под дождем в ожидании, что выделят какое-нибудь жилье. Ничего не дождались. Пошли в больницу.
Позднее отец нашел комнатенку и мы перебрались жить туда. Толюшку (отец у него русский) отправили в город к Лене Соколовой, и она его приютила…»
ИЗ ЗАПИСЕЙ БЕРТЫ МОИСЕЕВНЫ БРУК
«…Никак не укладывается в голове… Наметить для уничтожения район… Собрать людей, которые жили в нем, всех без исключения, старых и детей, и погнать к загодя подготовленным ямам. Бросают людей туда живьем… Потом обливают горючим…
Гестаповцы, кому еще не наскучило, продолжали стрелять в эту шевелящуюся яму…
После погрома в больницу прибежала врач Лившиц, жена рентгенолога, которой удалось выбраться из ямы. Она была в ожогах, изувечена. Рассказывала, что людей сбрасывали в ямы и сжигали.
…А я все вспоминаю, как мы пережили этот погром, как показывала немцам справку о том, что я врач, заведующая отделением инфекционной больницы. Даже позднее комендант гетто Гаттенбах говорил, что работники инфекционной больницы будут уничтожены в последнюю очередь I
Вспоминаю, как получила несколько ударов прикладом, когда показывала эту бумажку. Потом, когда меня с дочкой и трехлетним внуком стали заталкивать в машину, по этой справке, к счастью, один из немцев отпустил.
Вспомнила, как нам, «помилованным», приказали стоять на мокрой мостовой на коленях и смотреть в одну точку. Мой внук, трехлетний Толик, все спрашивал, правильно ли он стоит. И дрожал от холода, как осиновый листок…
…А когда вечером мы вернулись домой, увидели пустые квартиры. Совсем стемнело, с работы пришли соседи, два брата, семьи которых были уничтожены. Один из них перерезал себе вены, второго я всю ночь стерегла. А дочка моя старалась успокоить его. Утром прибежал мой муж Женя, которого накануне увели на работу в город. Женя все смотрел на нас, не верил, что мы живы. Здесь же лежали убитые: мать и ребенок…»