В нашей камере никогда не бывает солнца, и только по вечерам все небо перед нашим окном пламенеет золотом и багрянцем, переливается фиолетом, синевой и изумрудом. Тогда мы по очереди влезаем на окно, по нескольку минут жадно смотрим, смотрим на небо, на деревья вдали, за стеной, на маленькие домики на горизонте. Но нам на окнах сидеть нельзя, и за это нас наказывают, лишают свиданий и посылок от родных…
Мы знаем очень много песен, и нам очень хочется петь, но этого нельзя делать. Мы все-таки иногда рискуем, и это приносит нам большую радость. Вообще-то у нас скучно никогда не бывает, но бывает тоскливо, иногда всю грудь разрывает злоба, а иной раз вдруг ни с того ни с сего так захочется на волю, что себе места не находишь. Мы здесь очень близко сживаемся друг с другом, крепко любим друг друга, и те из нас, кто уходит на свободу, никогда нас не забывают и много месяцев, уже будучи на свободе, больше всего думают о нас, душою с нами.
К нам в гости пришел общий любимец всей тюрьмы — Владик. Это двухлетний мальчик, умный и черноглазый, такой солидный, спокойный. Он совсем не знает самых простых вещей, о которых знают все дети, живущие на свободе, но зато хорошо знает весь тюремный механизм и часто понаслышке от старших говорит о свободе. Он с матерью должен сидеть еще целый год…[27]
……………………………………………………………
…Прервала письмо на целых десять минут: играла с Владиком в мячик, и он чуть ли не в первый раз громко смеялся и хлопал в ладоши, а вся камера заливалась смехом вместе с ним…
27 сентября 1928 г.
Всем родным.
…Я набегалась на прогулке, а теперь пишу вам и часто поглядываю в окно. Там сияет такое голубое, чистое голубое небо. Как это хорошо, что в тюрьме видишь небо! Ведь это такая красота, какой никакими словами не опишешь! Теперь вспоминаю иногда, как часто в детстве я смотрела дома на закат, когда небо и река сливались в одно огненное море, а на душе бывало так радостно и тревожно. О, как хочу я видеть еще когда-нибудь мою дорогую реку, закат и палисадник!
Сентябрь 1928 г.
Сестре Любови.
Любочка, родненькая, дорогая!
Получила посланные тобой деньги из Минска и удивилась: как ты попала в Минск? Потом прочитала Васино[28] письмо и узнала, что поехала учиться. Ах, как рада, что ты в Минске! В моем любимом Минске!
Видела ли ты уже моих товарищей?.. Была ли в клубе? С большой радостью представляю себе тебя в клубе и всюду, где я бывала, — с теми же милыми друзьями моими, которых я никогда не забуду.
Получила ли ты и Лиза[29] мое письмо от 22 июля?
Давно ли ты в Минске, долго ли еще будешь? Вернешься в Мозырь или поедешь в другой округ? С нетерпением жду твоего письма, знаю, что в нем будет много интересного.
Напиши, Любочка, о своих товарищах по курсам, о впечатлениях, встречах. Попроси Лизу, чтобы она сводила тебя в тот детский дом, где я работала. Узнай, есть ли там еще кто-нибудь из ребят или преподавателей, кто помнит меня; скажи, что я их всех люблю и помню, шлю горячий привет. Напиши, где мои воспитанники — Анищук, Оля и Вася Кобец и все, все мои дорогие, любимые ребятки. Возможно, там еще работает дядька Терешка, передай и ему от меня поклон.
А в коммуне, где жил Римша, уже, наверное, никого не осталось. Куда они все разлетелись, мои голубки родные? Как жаль, что я даже не знаю, кто из моих друзей где находится, не знаю, как о них спрашивать. Но ты же сама, Любочка, знаешь, что всем моим знакомым, кого встретишь, надо обязательно передать мой сердечный привет.
Была ли уже в театре, что там теперь идет? Любочка, меня захлестывают, захлестывают воспоминания…
Пиши мне, пиши как можно больше, пусть напишут и Лиза, и Римша, и все, кто захочет. Это будет для меня большой праздник.
Напиши, Любочка, больше о себе, о своей работе, личной жизни. Как это удивительно, что я должна о вашей жизни узнавать из книг! До сих пор не знаю еще, послала ли ты мне книги…
Еще раз прошу тебя, Любочка, пришли мне две-три самые лучшие белорусские, потому что новых белорусских у меня нет, не видела еще ни одной.
Ну, всего лучшего тебе, всем вам, моим любимым.
Благодарю вас от своего имени и от имени всей нашей коммуны.
Целую вас, жду писем. Пишите, пишите!
Вера
10 октября 1928 г.
Товарищу С.
Ты, вероятно, объяснил себе мое долгое молчание самыми мрачными предположениями, а мне радостно, легко, хорошо. В самые лучшие минуты повторяю: