Всего хорошего.
После этого Кати сама вложила в руку Гудрун Люпенау письмо вместе с конвертом. Прежде чем развернуться к ней спиной. Важно было поскорее уйти, не давая адресату времени среагировать. Однако ее бывшая классная руководительница среагировала моментально, догнала Кати всего несколькими быстрыми шагами и, разрыдавшись, заключила ее в объятия.
– Ах, Кати, моя Кати! Мне так жаль! Мне очень-очень жаль, ужасно жаль!
Кати не обняла ее в ответ; не хотела принимать симпатию от Гудрун Люпенау и уж тем более не хотела выражать симпатию ей. Она просто хотела уйти.
– Я ведь лишь старалась поступить как лучше! – через запинку выдавила из себя учительница.
Предложение, которое Кати всегда терпеть не могла. Чересчур самоуверенное, оно будто никого не воспринимало всерьез.
– Нет, ничего подобного!
Старая женщина разомкнула объятия и кое-как вытерла слезы с лица тыльной стороной ладони.
– Я сделала так только потому, что твоя мать настояла!
– Моя мать?
– Да, тогда на родительском собрании я с радостью рассказала ей, какая ты старательная, и сообщила, что могу дать тебе рекомендацию в гимназию, но она не захотела.
– Но… это же бессмыслица какая-то.
Гудрун Люпенау так держала в руках письмо, словно оно было липким и противным, как ловушка для мух.
– Она сказала, что тебе это нужно, что ты из тех девочек, которым необходимо преодолевать трудности. Я ответила, что она не обязана отправлять тебя в гимназию, несмотря на рекомендацию, но я в любом случае хочу в письменной форме отметить твои успехи. Тогда она взмолилась, чтобы я этого не делала, потому что это спровоцирует ссору между вами, а я же не могла этого хотеть. Настраивать дочь против матери. Я ничего не понимала, это полностью противоречило моей интуиции. Я не сомневалась, что ты обладаешь всеми необходимыми качествами, чтобы поступить в университет. Но передо мной стояла плачущая мать, которая твердила, что хочет для своего ребенка только лучшего. – Гудрун Люпенау тяжело сглотнула. – Тогда я была еще молодой учительницей. Случись это несколько лет спустя, я бы не позволила себя переубедить, но тогда… я всегда надеялась, что приняла правильное решение. Но сейчас… я ужасно сожалею! Мне никогда не загладить свою вину.
Она снова обняла свою маленькую ученицу.
В тот миг Кати поняла, что иногда даже объятия могут быть ударом судьбы.
Кати нарушила свое самое главное правило: не ушла, прочитав письмо. Она пила свежесваренный фильтр-кофе со сгущенным молоком, хотя на самом деле ей вообще ничего не хотелось. Вытирала слезы на лице Гудрун Люпенау голубой салфеткой, которая лежала на кухонном столе, и успокаивала свою старую учительницу, хотя сама нуждалась в этом гораздо больше.
Спустя добрых два часа Кати сказала:
– Всего хорошего. – И действительно имела в виду именно это.
Потом она пошла к реке: мимо нескольких палисадников к окраине городка, вдоль заброшенной фермы, к скамейке, где можно отдохнуть душой. Душа Кати казалась такой тяжелой, что от этого груза, наверное, прогнулась до земли.
Небольшая речка делала здесь плавный изгиб, по берегам лежали гладко отесанная водой галька и по-осеннему разноцветные листья. Дети соорудили из веток небольшую плотину, и река весело журчала, дергая за тонкие прутики.
В детстве она тоже играла здесь, но в какой-то момент потеряла интерес. Потому что река могла просто взять и покинуть это место, никто ее не останавливал. В отличие от Кати, которая не могла уйти куда хотела и делать что хотела. Все это решала ее мать. Которая, разумеется, желала ей только добра.
Скамейка для отдыха душой была сделана из нержавеющей стали, сиденье и спинка состояли из решеток, напоминающих кухонную терку. Под ней не росла трава: видимо, ее стирали ботинки сидящих здесь людей… а может, сами отдыхающие души. Кроме Кати, у реки никого не наблюдалось, только ветер шелестел в верхушках дубов, лип и каштанов. Здесь снаружи все так красиво, думала Кати, присаживаясь на скамейку, а у нее внутри все так безобразно.
Ей хотелось спросить у матери, почему она тогда так поступила. Но мертвые не слышат вопросов сквозь могильную землю, как громко их ни задавай. Даже если будешь кричать. Поэтому крики Кати так в ней и остались, не сумев вырваться наружу.
Ее мать была из тех, кого когда-то называли леди. Симпатичная стройная женщина, всегда безупречно одетая, с французским шиком, манерами и выражениями. Представительница высшего общества этого городка. И главный секретарь мэра, причем с ударением на слово «главный».