Александр Иванович Куприн
Письма Наташе
Роман в письмах
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
Письмо первое
Письмо второе
Очаровательный Ashatan[1] уехал, а на другое же утро — солнце, весеннее небо, сухие тротуары, аэропланы над городом — и уже теперь по-настоящему весенний аромат. Но… призываю в свидетели автора неба, солнца и прочих чудес — мне милее были последние дни с дождем, туманами, снегом и даже с лужами, из которых брызги летели на удивительнейшие в мире сапожки из желтой кожи, на 64-х парной шнуровке, работы единственного в мире сапожника Вилькуляйнена (покупайте только там!!!) на Alexanderinkatu[2] в Гельсингфорсе.
Что я не мог проводить прелестного Ashatan'a на вокзал, в этом он пусть простит своего верного и неизменного слугу, преданного ему по гроб жизни. В извинение я мог бы рассказать длинную, скучную, кислую историю о добровольном заточении свободного духа в аптекарский пузырек. Но всегда были мне противны жалкие интеллигенты, плачущие на коленях перед женщиной или в дружеский жилет.
Признаюсь, тоскливо мне без милого, строгого Ashatan'a. Кажется, надолго останется мне единственной отрадой одинокое изучение этнографии — снизу — от орудий каменного века — и до-верха — до древней китайской культуры. В здешнем музее есть предметы, подолгу приковывающие мое внимание: военные формы и ордена, собрания глиняной утвари и рыболовных снарядов, витрины с крестьянскими костюмами, старинные часы, с подбоченившимися фигурами в виде футляра, особенно же последний церковный отдел, где есть старинные католические облачения и образа 14 столетия. В музее тихо, пахнет скипидаром, я стою, смотрю подолгу и думаю о прошедших временах, и голова у меня тихо-тихо кружится.
Вот почти все. Сердитесь ли на меня? Крепко жму Ваши обе добрые, спокойные, чудесные руки. A propos[3], на большом пальце правой руки Вы слишком много обнажаете маникюром ноготь: получается белое пятно, слегка бросающееся в глаза. Прошу прекратить.
PS.
Раньше я замечал, что в других городах в такие весенние дни на улицах появлялась пропасть хорошеньких женщин, точно они падали с неба вместе с теплом и светом. Вообразите: теперь ни одной! Что это? Климат? Раса? Или просто то, что здесь нет Вас?
Увидимся ли?
Письмо третье
Ура, Наташа! Браво, Наташа! Наташа — прелесть! Наташа — красота! Добрая Наташа! Милая Наташа! Любимая Наташа! Чудесная, необыкновенная, волшебная Наташа! Наташа — Божество! Наташа! Наташа! Наташа! Наташа! Наташа! Небо, земля, деревья, облака, камни, звери, я вам говорю — Наташа! И еще миллион раз — Наташа!
Как Вы сумели меня сделать самым восторженным счастливцем на свете и всего лишь одной строчкой в письме: «Когда Ashatan, то — это будто не ко мне». Очаровательная На-та-ша! (Слышите ли, с каким наслаждением я произношу каждый слог Вашего имени?). Вот Вам первый признак того гипноза на расстоянии, той телепатии, т. е. переноса мысли, о которых я Вам говорил. Я сам, когда писал Ваше имя навыворот, то думал: ах, неприятно, точно не к ней…
Наташа! Ваше имя напоминает мне черные спелые южные черешни. В них запах миндаля.
А письмо Ваше пахло розой. Я его, от нетерпения, одновременно читал и вдыхал в почтамте у окна. Какой-то финн издали глядел на меня косо, подозрительно и завистливо. Бедный! Он думал, что мне пишут о съестном.
Наташа! Вот мои стихи о музее[4]. Кажется плоховато?
3
4
6