Верно Офелия не является в сумасшествии! хотя сия последняя одна из трогательнейших сцен! Есть ли у вас сцена, когда король подсылает двух придворных, чтоб узнать, точно ли помешан притворившийся принц, и сей обманывает их; я помню несколько мест[12] этой сцены; они, придворные,[13]4 надоели Гамлету, и этот[14] прерывает одного из них, спрашивая:
Гам<лет>. Не правда ли это облако похоже на пилу?
1 придворный. Да, мой принц.
Гамлет. А мне кажется, что оно имеет вид верблюда, что похоже на животное.
2 придвор<ный>. Принц, я сам лишь хотел сказать это.
Гамлет. На что же вы похожи оба? — и проч.
——
Вот как кончается эта сцена: Гамлет берет флейту и говорит:
Сыграйте что-нибудь на этом инструменте.
1 прид<ворный>. Я никогда не учился, принц, я не могу;
Гам<лет>. Пожалуйста.
1 прид<ворный>. Клянусь, принц, не могу (и проч. извиняется).
Гамлет. Ужели после этого не чудаки вы оба? Когда из такой малой вещи вы не можете исторгнуть согласных звуков, как хотите из меня, существа одаренного сильной волею, исторгнуть тайные мысли?..
——
И это не прекрасно!..
Теперь следуют мои извинения, что я к вам, любезная тетинька, не писал: клянусь, некогда было; ваше письмо меня воспламенило: как обижать Шекспира?..
Мне здесь довольно весело: почти каждый вечер на бале. — Но великим постом я уже совсем засяду. В университете все идет хорошо.
Прощайте, милая тетинька: желаю вам здоровья и всего, что вы желаете; если говорят: одна голова хорошо, а две лучше, и зачем не сказать: одно сердце хорошо, а два лучше.
Целую ваши ручки и остаюсь покорный ваш племянник
М. Лермантов.
Р. S. Поклонитесь от меня дядиньке и поцалуйте пожалуйста деточек…
Н. И. Поливанову
<Москва, 7-го июня 1831 г.>
Любезный друг, здравствуй!
Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем. Нас судьба разносит в разные стороны, как ветер листы осени. — Завтра свадьба твоей кузины[15] Лужиной, на которой меня не будет (??); впрочем, мне теперь не до подробностей. — Черт возьми все свадебные пиры. — Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы; — я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры. — Source intarissable![16] — Много со мной было; прощай, напиши что-нибудь веселее. Что ты делаешь? — Про<щай, друг> мой.
М. Лермантов.
С. А. Бахметевой
<Тверь, июль — начало августа 1832 г.>
Ваше Атмосфераторство!
Милостивейшая государыня,
София, дочь Александрова!..
ваш раб всепокорнейший Михайло, сын Юрьев бьет челом вам.
Дело в том, что я обретаюсь в ужасной тоске: извозчик едет тихо, дорога пряма, как палка, на квартере вонь, и перо скверное!..
Кажется довольно, чтоб истощить ангельское терпение, подобное моему.
Что вы делаете?
Приехала ли Александра, Михайлова дочь — и какие ее речи? всё пишите — а моего писания никому не являйте.
Растрясло меня и потому к благоверной кузине не пишу — а вам мало; извините моей немощи!..
До Петербурга с обоими прощаюсь.
раб ваш М. Lerma.
Прошу засвидетельствовать мое нижайшее поч<тение> тетиньке и всем домочадцам.
С. А. Бахметевой
<Петербург, август 1832 г.>
Любезная Софья Александровна;
до самого нынешнего дня я был в ужасных хлопотах; ездил туда сюда, к Вере Николаевне на дачу и проч., рассматривал город по частям и на лодке ездил в море — короче, я ищу впечатлений, каких-нибудь впечатлений!.. Преглупое состояние человека то, когда он принужден занимать себя, чтоб жить, как занимали некогда придворные старых королей; быть своим шутом!.. как после этого не презирать себя; не потерять доверенность, которую имел к душе своей… одну добрую вещь скажу вам: наконец я догадался, что не гожусь для общества, и теперь больше, чем когда-нибудь; вчера я был в одном доме NN, где, просидев 4 часа, я не сказал ни одного путного слова; — у меня нет ключа от их умов — быть может, слава богу! —
Вашей комиссии я еще не исполнил, ибо мы только вчера перебрались на квартеру: — Прекрасный дом — и со всем тем душа моя к нему не лежит; мне кажется, что отныне я сам буду пуст, как был он, когда мы взъехали. — Пишите мне, что делается в странах вашего царства? как свадьба? всё ли вы в Средникове или в Москве: чай, Александра Михаловна да Елизавета Александровна покою не знают, всё хлопочут! — Странная вещь! только месяц тому назад я писал:
И пришла буря, и прошла буря; и океан замерз, но замерз с поднятыми волнами; храня театральный вид движения и беспокойства, но в самом деле мертвее, чем когда-нибудь.
Надоел я вам своими диссертациями!.. Я короче сошелся с Павлом Евреиновым: — у него есть душа в душе!
— Одна вещь меня беспокоит: я почти совсем лишился сна — бог знает, надолго ли; — не скажу, чтоб от горести; были у меня и больше горести, а я спал крепко и хорошо; — нет, я не знаю: тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит.
Дорогой я еще был туда сюда; приехавши не гожусь ни на что; право мне необходимо путешествовать; — я цыган.
— Прощайте, — пишите мне, чем поминаете вы меня? — Обещаю вам, что не все мои письма, будут такие; теперь я болтаю вздор, потому что натощак. — Прощайте;
член вашей bande joyeuse[17]
М. Lerma.
Р. S. У тетушек моих целую ручки, и прошу вас от меня отнести поклон всем моим друзьям… во втором разряде коих Achille, арап; а если вы не в Москве, то мысленно.
Прощайте.
С. А. Бахметевой
<Петербург, начало августа 1832 г.>