У тропинки малаоху ожидали их матери, а юношей — избранницы сердца, невесты. Матери стали надевать на сыновей изящные ожерелья из красных ракушек и продевать декоративные палочки сквозь носовую перегородку. То же самое делали девушки, ведь после обряда посвящения юноша имел право жениться.
Во всем великолепии украшений малаоху последовали затем парами на побережье и поднялись на помост, вызвав восхищенные взгляды всего мужского и женского населения. Начали перечислять имена малаоху, число выловленных ими бонит, оценивать украшения из раковин. тому или другому сулили мужество и отвагу, хвалили их телосложение, мускулатуру и т. д. Затем состоялось большое пиршество, в котором могли участвовать только мужчины и мальчики, за исключением одной женщины — Лилиекени, которая, как дочь вождя селения Рипу, пользовалась особыми правами и почетом, Пиршество, на котором были съедены целые груды ямса, орехов арау, каштанов ули и рамо, а также нгали, кокосовых орехов, да кроме того, целое стадо свиней, закупленное на острове Малаита, продолжалось далеко за полночь, после чего до самого утра все собравшиеся танцевали и пели.
В конце концов торжества по случаю обряда посвящения малаоху были закончены и гости стали возвращаться в свои селения и на родные островки. Перед отъездом из О’у отцы сосредоточенно и благоговейно разрисовывали известью на плечах своих сыновей изображения фрегатов, что должно было уберечь мальчиков от «дурного глаза». При этом произносились какие-то заклинания.
В течение всего межсезонья к селению О’у причаливали большие лодки с других островов, джонки китайских торговцев-разносчиков, а также суда, забирающие копру, лангуст и трепангов или вербующие молодых людей на плантации. Движение па море стало оживленным. На рейде бросил якорь также пароход торгового дома «Чжи Лунь-чжан», который отправлял на берег лодки с товарами. Затем их переносили — разумеется, на спине — в другие поселки, поскольку селение О’у сравнительно невелико и бедно, а поэтому торговцам особенно поживиться здесь нечем. Впрочем, все были заняты малаоху, что не располагало к занятиям торговыми делами, в которых такие опытные дельцы, как китайцы, японцы, индийцы, а также моряки с Фиджи или Новой Гвинеи, зачастую обводят жителей Улавы вокруг пальца.
На следующий день после ловли бониты я сидела в мастерской Халу Харере и из колоды хлебного дерева выдалбливала большой таз, предназначенный для хранения сусла из ямса. Неожиданно в хижину вбежала запыхавшаяся Даниху и воскликнула:
— Энн! Двое белых людей прибыли в селение и спрашивают тебя!
Я с изумлением взглянула на девушку. С тех пор как здоровье мое пошло на поправку, я обучала Даниху, которая все дни проводила со мною, английскому языку и поэтому решила, что девушка просто усвоила новое предложение и хочет похвастать своими знаниями. В этом не было бы ничего удивительного, так как моя ученица проявляла незаурядные способности и феноменальную память. Я только хотела спросить, от кого она услышала новое предложение, как вдруг за стеной раздались мужские голоса и почти одновременно в дверях появился Вате в сопровождении двух обросших бородой блондинов, одетых в безукоризненно чистую и отглаженную морскую форму. Незнакомцы на мгновение остановились в дверях и с явным изумлением поглядывали то на нас, то на разбросанные по мастерской бревна и резное дерево. Наконец старший быстро овладел собою, сделал несколько шагов и густым баритоном заговорил… по-польски:
— Имею честь видеть панну Анну Лентску?
Онемев от изумления, я смотрела на незнакомцев. Лишь через некоторое время мне удалось выдавить из себя несколько слов, но каких именно, не помню…
Оба моряка, видимо, заметили мое удивление, так как многозначительно переглянулись, губы их расплылись в улыбке, а затем тот же бородач сказал:
— Вы, наверное, поразились, что мы говорим по-польски? Меня зовут Джек Заремба, а это мой младший брат, Тони. В Хониаре мы познакомились с госпожой Фокс, которая много рассказывала нам о вашей экспедиции. Как приятно встретить соотечественников на Соломоновых островах!
Незнакомец произнес все это на столь причудливом польском языке и с таким ужасным акцентом, что я чуть не вскрикнула от досады. Я уже догадалась, конечно, что родной его язык отнюдь не польский, но ничем не выдала себя, а приветливо кивнула головой и опросила: