Если ты не придешь, это будет правильно. И я приму твое решение. А если придешь, разреши мне остаться для тебя невидимым. Я обещаю, что не сделаю ничего, что бы могло тебя унизить или оскорбить, тем более не сделаю больно. Я хочу побыть с тобой рядом, вдвоем. Согласен?
Чего я жду от этой встречи? Не знаю. Тебя. Видеть. Слышать. Вдыхать. Трогать… Не пугайся! Я чуть-чуть, я и сам боюсь. Я же обещал! Веришь?»
Так! Это писатель! Приглашает в кино. Вслепую? И наколенник он предлагает мне надеть на глаза? А как же «Одинокий рейнджер»? Я ж ничего не увижу! Или он не ради фильма приглашает?
Отрываю этикетку, пробую натянуть наколенник на голову. Ого! Плотно, темно, глухо. Классный просмотр фильма получится. Сижу и соображаю: идти или не идти? Сам ведь напросился. В кинотеатр, пусть даже вип-зал, а это обычно человек десять на диванчиках чипсами хрустят, но все равно – общественное место. Мне ничего такого не грозит. Да и писатель обещал! Верю ему… Да и есть план! Конечно пойду!
Всё, писатель, ты попался!
***
Пришёл без десяти. Покрутился в фойе, понаблюдал, подождал. Знакомых лиц не обнаружил. Оставил куртку в гардеробе. В обычный зал зашла толпа смотреть какую-то тупую комедию. Я прохожу в вип-зал. Маленький, весь синий зал с серыми мягкими диванчиками, поставленными на крутых ступенях так, что соседей не видно. Спускаюсь вниз на второй ряд, на пятое место, я один в зале. Верчу башкой. Больше никто не придет? Где люди-то? Свет стремительно угасает, и бум-бум, музыка, заставка, показывают трейлеры к фильмам будущего. А я все еще один!
Потом начинается фильм. Ушастый смешной американский мальчик в ковбойском костюме идет по какой-то ярмарке и заходит в музей. Он рассматривает старика-индейца за стеклом… Индеец, который должен был быть манекеном, вдруг заговорил:
— Никогда не снимай маску с глаз! — говорит он резко лопоухому парню, и тот вытягивает лицо.
Блин! Точно! Повязка же! Достаю наколенник из кармана. Надеваю на глаза. Теперь кино только слышно. Мальчик говорит с индейцем о каком-то Джоне Рейде, бах, бах, выстрелы, «это ограбление», какие-то звуки, паровоз, музыка… Ну… посижу так немножко, да и сниму эту повязку. Хоть кинцо посмотрю. Но… нет. Ощущаю движение рядом и чувствую, что кто-то сел на диванчик. Черт! Руки сами вздернулись к моей маске, но были перехвачены чужими горячими ладонями.
— Чщщщ… — слышу я сквозь киношный гул и закупоренные резинкой уши. Меня телом прижимают к спинке диванчика и, ловко перехватив правую руку, привязывают её скотчем к подлокотнику. Когда он успел скотч приготовить? Левая рука остается в плену жёстких пальцев, а потом осторожно отпускают и её. И всё. Меня никто не касается, никто на меня не дышит, никто со мной не говорит. Сижу, слушаю фильм и жду неких действий. А их нет! В кино уже кого–то успели убить. Кого-то важного! А меня даже не поцеловали еще! Весело! Мне так не нравится. Сидит и просто смотрит на меня? Супер!
— Писатель! — начинаю я речь. — Давай познакомимся! Ты же понимаешь, что я рано или поздно узнаю, кто ты. Зачем этот спектакль? И такие траты. Ты скупил все места в випе? Можно было обойтись и более дешевым вариантом, пришел бы ко мне домой, ты же знаешь, что мамы у меня сейчас нет… - пауза я выжидаю, но молчание, — мы бы с тобой поговорили, например, о боксе… Ты ко мне относился добрее всех твоих дружков. Переживал, когда я болел, ухаживал… Или я ошибаюсь? Ты-то как раз был жесток? И ты боишься, что я припомню все твои издевательства в мой адрес? Черт! Писатель! Где ты?
Левой рукой я начинаю шарить рядом с собой и натыкаюсь на его ногу в джинсах (они все в джинсах). Поверх моей конечности падает его ладонь, большая (Фара?). Чувствую его кончики пальцев на моих губах! Ах! Сразу затыкаюсь. Нежно водит. По верхней, по нижней, ласково пальцем приоткрывает губы и проводит по сжатым зубам. Тыльной стороной ладони проводит по щеке, и нет руки. Зато в губы упирается что-то сухое, шершавое, пахучее. Попкорн! Впускаю его внутрь и жую. Соленый, как я люблю, ненавижу сладкий. Писатель меня кормит, иногда пальцами касаясь губ.
— Хочу пить! — распоясался я.
Шшшшшш!
И у губ горлышко пластиковой бутылки. Это кола. Конечно, она шаловливой струйкой срывается с губ и удирает под футболку через шею. Лишь бы писатель не придумал её слизывать, насмотревшись определенных фильмов. Ан нет! Вытирает рукой. Тыльной стороной кисти. Писатель не искушен в тонкостях киношных прелюдий. Он опять кормит попкорном.
Потом на мою ногу наваливается что-то тяжелое, он перехватывает мою руку за локоть, кисть свободна. Шарю рукой, на мне лежит его голова! Лбом и переносицей он уперся в мое бедро. Провожу рукой по волосам, короткие, жесткие (пожалуй не Ник, у того длиннее). На башке шишка (вспоминаю, как улетел Бетхер головой о скамейку и как орал, что у него рог вырос). Шея, сильная, мужественная, колючая (это Багрон всё хочет отрастить что-то, как у Дж. Лоброна). Забираюсь рукой до подбородка, нижняя губа, зубы, фиксы нет (не Багрон!). Парень дёрнулся, дальше по лицу не попутешествовать. Опускаю руку на его спину, хм, в рубашке из мягкой ткани (Макс — любитель клетки?). Спина. От моей руки мышцы зашевелились, мышц много, железо (Фара?). Больше ничего в районе досягаемости нет. Тогда я перевожу руку на загривок и сильно, что есть мочи щипаю его за кожу. Позвоночник дрогнул, звук «сф-ф-ф..», но голова по-прежнему упирается в меня. Терпеливый гад, не вскрикнул даже!
А если так? Я нагибаю голову касаюсь губами и носом его затылка и веду к шее, целую на месте щипка. И вновь позвоночник дрогнул, и вновь звук «сф-ф-ф..»! Хоть застони, гад! Принюхиваюсь к коже. Все тот же запах, слабый, мягкий, он от кожи. Стоп! Это же спина! Здесь не мажут одеколоном! Запах слабый, потому что это не одеколон, это мыло! Запоминаю этот запах, вожу носом по нему. Я слепая собака. Своего хозяина найду нюхом.
Левой рукой он тоже начинает искать мою голову и прижимает меня лбом к своему затылку. И вот тогда стонет: «Мммм…» Да разве поймешь, чей это голос, когда с экрана крики: «Рейд, не зли птицу! — Тонто, эта птица мертва!..» Мы так сидим очень долго, в фильме что-то взрывается, начинается бешеный бой под стук колес паровоза! Бешеный бой может приближать конец вестерна! Там всегда развязка: это гора трупов, кровь на шее главного героя и под кантри музыку два (или один) героя уходят на круг солнца в кактусный пейзаж.
Писатель, видимо, тоже это понял. Аккуратно поднимает меня, наклоняет на спинку и отстраняется. Его опять нет рядом! Это все? А где нетерпеливое дрожание кадыка на моей шее, где мокрые жадные губы, где страстное рычание изголодавшегося хищника? Нет, дружок! У меня был план!
— Поцелуй меня! — командую я резво. Пауза. В воздухе застыли частицы недоумения и паники. — Ну? Может, больше тебе не представится такая возможность? Целуй! Я не против.
Чувствую приближение теплоты, и горячие мягкие губы прижимаются рядом с губами. Что? Решил удрать? Ну нет! Свободной рукой вцепляюсь ему в спину, вернее, в ягодицу (куда уж получилось). Ягодицу я, конечно, определить не смогу, но манёвр был направлен не на опознание, а на удержание. Ищу губами его рот и впиваюсь сам! Он стонет в меня! Гудит, вибрирует, присасывается, уходит вглубь, наваливается на меня, лижет, покусывает, мусолит. Приятно, на мгновение даже забыл о плане, даже отвлекся, погрузился в его страсть, ощутил его жажду и кайф от утоления губительной муки. Но на мгновение! Потом я начинаю ему отвечать, перехватываю инициативу (как умею), наступаю и… кусаю его за верхнюю губу! Жуть, страшно кусать человека так, чтобы пошла кровь, чтобы в мясо, в сито. Но он даже не вякнул! Он продолжает выцеловывать, и я уже питаюсь его кровью, солёный, противный вкус… Нет! И я отталкиваюсь от него и кричу это: «Не-е-ет!» И в ответ слышу где-то в груди шелест:
— С-с-сука! Люблю тебя!
И опять грохот от динамиков:
— Никогда не снимай маску!