Я встаю и улыбаюсь. "Ты можешь дать мне машину?"
"Я довезу тебя" - говорит она. "Будет приятно повидаться с Жаклин".
По дороге мы не разговаривали. Улицы были тихи, ни единого человека не попалось нам по пути. Мы задержались у дверей моей квартиры. Мне оставалось только поблагодарить Луизу и договориться о встрече на следующей неделе. А потом она сказала: "У меня есть билеты в оперу на завтрашний вечер. Элгин не может пойти. Ты пойдешь?".
"Мы договорились провести завтрашний вечер вместе с Жаклин".
Она кивает и я ухожу. Без поцелуя.
Что делать? Следует ли мне остаться с Жаклин и ненавидеть все это, запустив механизм замедленного действия ненависти к ней? Следует ли мне извиниться и уйти? Следует ли мне сказать правду и уйти? Я не могу делать только то, что я хочу, взаимоотношения - это что-то вроде компромисса. Взаимные уступки. Возможно я не хочу остаться, но она этого хочет. Мне нужно радоваться этому. Это сделает нас сильнее и нежнее. Такими были мои мысли, пока она спала рядом со мной, и если у нее были какие-либо страхи в эту ночь, она не открыла их мне. Я смотрю на нее, доверчиво лежащую на том самом месте, где она лежала так много ночей. Может ли эта постель быть вероломной?
Утром я просыпаюсь в отвратительном настроении и крайнем измождении. Жаклин, как всегда веселая, садится в свой Mini и едет к своей матери. Днем она позвонила, чтобы попросить у меня разрешения остаться у своей матери. Ее мать заболела и она хотела провести с ней ночь.
"Жаклин" - говорю я, - Оставайся. Увидимся завтра".
На меня снизошло облегчение и благодать. Теперь можно остаться наедине с собой в своей квартире и прагматично рассуждать . Иногда лучшая компания для тебя это ты сам.
В антракте "Женитьбы Фигаро" я начинаю понимать, как часто на Луизу смотрят другие. Со всех сторон мы были исколоты проходящими мимо блестками на платьях, покрытых золотом. Женщины несли свои драгоценности, как медали. Там муж, здесь разведенные, как палимпсест любовных связей. Галстуки, броши, кольца, тиары, часы усеянные алмазами, время на которых невозможно рассмотреть без микроскопа. Браслеты, цепочки на ногах, вуаль с россыпью жемчужин и серьги, которые намного больше ушей. Все эти драгоценности шли в сопровождении серых пиджаков свободного покроя и франтоватых пятнистых галстуков. Галстуки подергивались, когда проходила Луиза, а пиджаки слегка втягивались вовнутрь. Драгоценные камни на обнаженной шее Луизы мерцали своей собственной угрозой. На ней было простое зеленое платье из мхово-зеленого шелка, пара нефритовых серег и обручальное кольцо. "Не отводи глаз от этого кольца", говорю я себе. "Как только ты подумаешь, что начинаешь влюбляться помни, что это кольцо превратится в расплавленный металл и прожжет тебя насквозь".
"На что ты смотришь?" - говорит Луиза.
"Ты ведешь себя по-идиотски", сказал мой друг. "Еще одна замужняя женщина".
Мы с Луизой беседуем об Элгине. "Он родился в ортодоксальной еврейской семье" - говорит она. "Он чувствует на себе два бремени одновременно - бремя униженности и бремя превосходства".
Мать и отец Элгина все еще живут в полу-особняке 1930 года в Стамфорд Хилле. Они незаконно вселились туда во время войны и впоследствии им пришлось разбираться с семьей кокни, которые в один прекрасный день вернулись домой и обнаружили, что все замки заменены, а у входной двери висит табличка "Шабат. Не мешать". Это было в пятницу ночью 1946 года. В субботу ночью 1946 года Арнольд и Бэтти Смолл предстали лицом к лицу перед Исавом и Сарой Розенталь. В конечном счете деньги уладили дело, а точнее немного золотишка поправили дела Смоллов. Розентали открыли свою аптеку и отказались обслуживать либеральных и реформированных евреев.
"Мы богом избранный народ", говорили они, имея в виду себя.
Вот в таком простом, высокомерном быте и родился Элгин. Они собирались назвать его Самуил, но когда Сара была беременна, она посетила Британский музей и, проходя по его залам мимо мумий, не затронувших ее воображения, достигла наконец зала "Величие Греции".
Не то, чтобы это повлияло на судьбу ее сына, но однажды, работая по 14 часов с сутки, Сара серьезно заболела, и, казалось, что скоро она умрет. Она лежала в поту и бредила, ее голова металась по подушке и она непрерывно повторяла одно и то же слово - Элгин. Исав, стоя на коленях, заливаясь слезами, и, теребя свою накидку для молитв под черным пальто, впал в суеверие. Если это было последнее слово его жены тогда это наверняка что-то означает, что-то должно означать. Таким образом это слово обрело плоть. Самуил стал Элгином и Сара не умерла. Она продолжала жить, чтобы производить тысячи галлонов куриного супа и всякий раз, когда она разливала его в чаши она говорила: "Элгин, Иегова спас меня для того, чтобы я служила тебе".
Так и рос Элгин, думая, что мир должен служить ему, ненавидя темный прилавок в маленькой аптеке своего отца, ненавидя свою обособленность от других мальчиков, и желая ее больше всего на свете.
"Ты ничтожество, ты пыль", говорил Элгин "Воспитай себя и стань мужчиной".
Элгин получил стипендию в частной школе. Он был маленьким, узкоплечим, близоруким и ужасно умным. К сожалению его религия не позволяла ему участвовать в субботних играх, и хотя ему удалось избежать издевательств все же он был обречен на одиночество. Он знал, что был лучше тех высоких, квадратноплечих красавчиков, чья внешняя привлекательность и простые манеры завоевывали всеобщую любовь и уважение. Кроме того все они были странные; Элгин видел как они дерутся друг с другом - рты раскрыты, яички напряжены. Никто никогда не пытался тронуть его.
Он влюбился в Луизу, когда она выиграла у него одиночный поединок в финале Общества Дискуссий. Ее школа была всего в миле от его школы и по дороге домой, он должен был каждый раз проходить мимо нее. Он взял в привычку проходить там именно в тот момент, когда она выходила из школы. Он был очень обходителен с ней, он старался изо всех сил, он не пускал пыль в глаза, он не был саркастичным. Она всего год была в Англии, где было холодно. Они оба были эмигрантами и нашли поддержку друг в друге. Потом Элгин уехал в Кембридж, выбрав колледж, который славился своими спортивными достижениями. Только через год после своего приезда туда Луиза стала подозревать его в мазохизме. Это подтвердилось, когда лежа на кровати, и раздвинув ноги, он умолял ее зажать его пенис прищепкой.
"Я могу вытерпеть это" - сказал он. "Я собираюсь стать врачом".
Тем временем, в Стамфорд Хилле, Исав и Сара, запертые в молельне на 24 часа Шабата, размышляли о том, что случилось с их мальчиком, который попал в лапы огненноволосой искусительницы.
"Она погубит его" - сказал Исав, "Он обречен. Мы все обречены".
"Мой мальчик, мой мальчик", говорила Сара "И всего лишь какие-то метр семьдесят".
Они не пришли на его регистрацию в Кембридже. Да и как они могли прийти, если Элгин назначил этот день на субботу. Была Луиза в шелковом платье, цвета слоновой кости с серебряной лентой на голове. Ее лучшая подруга Джанет с фотоаппаратом и кольцами. Был еще лучший друг Элгина имени которого он не мог вспомнить. Был Элгин в несколько тесноватом ему костюме, взятом напрокат.
"Понимаешь" - сказала Луиза, "Я знаю, что он чувствовал себя защищенным рядом со мной, потому что я могла контролировать его, потому что я должна была быть одной из тех людей, кто несет за него ответственность".
"А как же он? О чем он думал?"
"Он знал, что я красива, что я как трофей для него. Он хотел чего-то яркого, но не вульгарного. Он хотел вступить в мир и сказать : "Смотрите что у меня есть".
Я думаю об Элгине. Он очень известный, очень скучный, очень богатый. Луиза всех очаровывает. Она принесла ему внимание, связи, она готовит, она украшает дом, она умна и; кроме того, она красива. Элгин был неуклюжим и не подходил ей. В том, как к нему относились, была определенная доля расизма. Его коллегами были в основном те молодые люди, с которыми он учился и которых, в глубине души, презирал. Конечно, он знал других евреев, но в его профессии, все они были чересчур удовлетворенные, культурные, либеральные. Они не были ортодоксами из Стамфорд-Хилла, и они не были в ситуации, когда единственной защитой между ними и газовой камерой был незаконно захваченный полу-особняк.