И это трагическое совпадение не просто превращает сталиниста в «иное я» либерала, но и объективно, независимо от воли и желания многих коммунистов-сталинцев, делает их крайне выгодными союзниками борцов против социалистического обновления в нашей стране, ибо попытки движения ныне к той, прежней, системе – это реакционная утопия. Неслучайно поэтому, кстати, на телевидении почти всегда в качестве представителей коммунистических идей фигурируют старушки с портретами Сталина: либерализму крайне выгодно свести социализм к сталинизму, к ностальгии по прошлому.
В то же время я вполне могу понять субъективное нежелание любого человека с левыми взглядами критиковать в нашей реальной обстановке антикоммунистического шабаша хоть что-то из советского прошлого. Любая попытка такого критического анализа невольно, вопреки твоей позиции, ставит тебя в один ряд с яковлевыми и волкогоновыми, отчего становится мерзко на душе. Это нежелание можно и должно понять. Но его нельзя оправдать: подвиги и великие свершения наших отцов и дедов нельзя предавать; преступления не перестают быть преступлениями оттого, что их совершали в стране твоих отцов и дедов, и об этом нельзя забывать. Мы умели различать подвиг народа России, победившего Наполеона, и мракобесие царизма и крепостников, и это не мешало нам быть патриотами. Мы должны уметь различать реальные ростки социализма и диктатуру сталинской номенклатуры, и это не только не помешает, но поможет нам быть коммунистами и любить свою Родину.
Во-вторых, сталинизм ныне становится вновь, крайне популярен потому, что ностальгия по сталинизму становится не просто надеждой, но и своего рода религией-утешением, указывающей на возможность альтернативы нынешнему трагическому положению. Существенно, что эта надежда-утешение является (1) реально сущим примером, который (2) находится в прошлом. Это существенно потому, что человек, ориентированный на обыденное сознание и здравый смысл (а не на критически-творческий поиск), ищет альтернативу всегда в практически известном (хотя, как правило, и сильно мифологизированном) практическом примере; если же он к тому же патриархален (а нынешний сталинист в большинстве своем именно такой патриархальный обыватель, ориентированный на здравый смысл, мало знакомый с мировым опытом борьбы за социализм и современной марксистской теорией, более того, активно нежелающий самостоятельно и непредвзято знакомиться с тем и другим), то эта альтернатива обязательно должна лежать в… прошлом: таковы были все патриархальные утопии-мечтания о «золотом веке».
Тем самым сталинизм объективно становится не вызовом будущего, а ностальгией по прошлому и в этом смысле возрождающимся в XXI веке подобием «реакционного социализма», описанного еще в «Манифесте коммунистической партии» (я настойчиво советую моим молодым коллегам перечесть соответствующий раздел и сравнить державно-государственнические, патриархально-феодальные интенции того «социализма» – и сталинизма; естественно, буквальное совпадение через 150 лет невозможно, но в своей основе эти феномены едины).
Наконец, в-третьих, сталинизм ныне чрезвычайно востребован потому, что он по сути своей ориентирован на пассивное ожидание избавления, которое должен принести с собой вождь или максимум на дисциплинированное выполнение давно известных (по опыту предыдущей работы в качестве партийного активиста) действий, осуществляемых по приказу «руководства».
Не могу не заметить в этой связи, что врожденный пиетет к начальству играет с нынешними сталинистами злую шутку: большинство из них зачастую оказываются неспособны к сколько-нибудь активной борьбе с «начальством», к действиям, направленным против директора, губернатора, президента: для многих из них (за исключением некоторых активистов радикальных компартий) важнее то, что они есть символ государства, чем то, что они представители капиталистического государства. Подавляющее большинство «рядовых» (не активно-идейных) сталинистов России (включая значительную часть нынешней номенклатуры – вспомните начало моего письма) ныне готова голосовать за любого (в том числе – прокапиталистического) действующего вождя, не хулящего Сталина и хотя бы имитирующего политику «твердой руки». Более того, парадокс состоит в том, что правого, прокапиталистического, ничего не изменяющего в сущности нынешнего строя, вождя-сталиниста большинство «стихийных сталинистов» примет ныне с большей охотой, чем вождя-коммуниста, ибо эта власть не только не потребует от них никаких самостоятельных действий, но даже и не затронет их мощной боязни каких-либо перемен, а для взращенного сталинизмом обывателя возможность пассивно-мещанского и относительно устойчивого существования, защищенного любым сильным государством, важнее любых, в том числе социалистических, идеалов (вспомним один из парадоксов нашей постсоветской жизни, отмеченных мною в начале текста). Тем самым нынешние сталинисты объективно, вопреки своим субъективным интенциям, рыхлят почву для правого авторитаризма в России.