С письмом в руке я снова задремал, проснулся от холода, привычно темнело. Гудели комары, не слишком рано ли для их отчаянных налётов? Но вот река, их дом. Из-за шаткой ограды послышался шорох, затем вой. Почувствовал, как невидимая шерсть поднимается дыбом. Вернусь-ка я в дом.
…Когда меня заберут? Может быть, кто-то придёт? Мне очень хочется есть. Дорогая высшая сила, пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста, приди и исправь всё, я очень тебя прошу! Пусть это всё исчезнет и этого никогда не будет!..
Поджарил яичницу на маленькой чугунной сковороде «в клеточку», дно было разлиновано железной клеткой, квадратики-гнёздышки. Она у нас для картошки, но другой не было, картофеля тоже нет, жарить что есть на чём есть. Ничего, сейчас подброшу туда лучка. Кусок белого хлеба в одной руке и потемневшая от горячего на кончиках вилка в другой. На тарелке с голубой каймой трещина и щербина. Чёрный чай с сахаром, очень сладкий, ложек шесть. Пью его, сёрбаю и никто сейчас не может сделать мне замечание. Уютно: я один. Никого рядом, не чувствую людей, ни злых, ни хороших. И вместе с тем, переживаю чьё-то уверенное, устойчивое присутствие. Кто-то чужой. Кто-то. На улице послышался вой, я за фонарь, выбежал туда. Я из тех, кто не ходит, а носится. Когда лень ходить, я бегаю по любому поводу. И вот я вылетаю, а вижу только синюю чернь после яркого света в кухне. Фонарь бросает луч в сторону реки, вой оттуда. Мелькнула пара светящихся глаз, отразила свет. Животное ещё раз тягуче взвыло, дёрнуло кустами и шумно убежало.
*
Вернулся и открыл дверь, попал в другой дом. Чужой. Дом мальчишки из письма. Дом пустовал. Было темно. Мебель была накрыта тряпками и чехлами, покрывалами. Заметно, что дом пустует уже какое-то время, хотя мебель и многие вещи были на месте. Фонарь был в руке и я включил его. Поставил на самый тёмный режим. Я понял, что тут никто не живёт, запах пыли и чехлы обо всём говорили. Дом опустел, но его не продали, как и наш. Я боялся, что меня увидят с улицы. Вдруг кто-то есть во флигеле. Флигель, решил начать с него. Выхожу во двор, тушу фонарь. Воздух веет тёплым, теплее, чем на было моей стороне. Здесь позднее лето, такое, как и у меня, слаще и теплее, темнее, гуще. Я сделал несколько шагов к домику в конце участка у ворот и взмыл в воздух. Меня немного замутило. С непривычки. Похоже на перегрузку в скоростных лифтах, которые ставят в дорогих офисных зданиях. Мне там всегда было не по себе. Я находился над землёй и ничего не ощущал, не было опоры, из-за этого почувствовал головокружение, неприятно. Набрал в лёгкие воздух, выдыхаю, плавно плыву и вместе с выдохом опускаюсь на землю. Захватывающе. Следующие шаги я сделал аккуратно.
Дверь во флигелёк отворялась со скрипом, громко крякнула, взвизгнула, её давно не чинили и не смазывали. Дерево повело от сырости, петли ржавые заныли, как артритные суставы у столетней старушки. Открыл дверь – пахнуло погребом, тот же запах, что и из потревоженного мной трупника в бочке. Захожу. Морозит. Потираю руки, плечи. Узкий коридорчик, почему-то валит пар изо рта, протискиваюсь дальше и оказываюсь уже в собственном погребе с этой бочкой, трупником. Бочка на месте, в углу. У потолка погреба горит, мигает лампа. Обернулся, но прохода, через который я сюда попал из флигеля, нет. После раздумий беру с собой керосинку и осторожно начинаю подниматься вверх. Стараюсь изо всех сил остаться хладнокровным, когда чувствую под ногами знакомую пустоту и парение. Теперь я был осторожен, не паниковал и не дёргался. Просто выжидал, когда меня вынесет вместе с лампой в руках из погреба прямо в верхний подвал. Чувствовал себя привидением, как плыл по воздуху. Немного шевелюсь и оказываюсь на краю лаза в погреб. Успеваю сбалансировать, чтоб не рухнуть и не уронить лампу. Я подготовился: поставил лампу на пол возле лаза, на дистанции, в стороне, чтобы случайно её не зацепить, на случай спонтанных перемещений. Положил рядом с лампой зажигалку, на маленькую полочку у пола. В подвале стены тоже были полны полок, здесь были инструмент, банки с краской, старый спортинвентарь. Прислонённый к полкам, стоял разобранный бильярдный стол. Вспомнились мечты родителей сделать бильярдную, как они заказали этот стол за трудные для нас тогда деньги. А теперь стол грязен, в пыли. Пребывает тут, полотно рвано, а тем мечтам не суждено было исполниться никогда.
*
Ночевать на первом этаже мне было теперь неуютно, собрал свои вещи, закрыл машину во дворе. Прошёлся. Скрипнула ветка старой груши, чудесные груши-лимонки поспели и валялись везде. Надо собрать, ведь сгниют только зря. Пошёл под дерево, оно укрывало сверху ветвями, как большой лапой сильный и верный зверь. Крона будто отгораживала от неба, а заодно и от двора, хотя до земли ветви не опускались, лиственный навес стелился только сверху, создавая крышу. Близко к стволу дерева, под навесом, висела качель. Верёвка новая, белая, с узлами, с помощью которых её укоротили, чтобы не разрезать. Ветра не было, но качелька качалась, пусть едва, но достаточно, чтоб заметить. Иди домой. Вот и голос дал о себе знать. Я уже и забыл о нём. Без него было легко, свободно, пусто. Но теперь всё вставало на свои места – на свои новые места. Дело было в нём. Я трогаю верёвку. Издали она померещилась очень свежей, а вблизи вдруг оказалась грязно-серой, изношенной, пересохшей, гнилой. Пластиковый стульчик качельки тоже грязнен, исцарапан. Сколько дождей сошло на него, сколько пыли осело и листьев упало. Здесь лежал снег, дули ветры, разгрызали этот пластик морозы. Я осветил качель фонарём. Вылинявший красный. На сидении лежало яблоко. Под грушей – яблоко! А яблоня была метров за сто. Пожал плечами и взял его. Вспомнил, как оставлял яблоки ночным жителям, существам, которых я сам придумывал. Вместе с другими детьми мы мечтали дать имена, назвать их вид, долго гадали, а ничего не приживалось. Я сам сочинил, что ночных жителей стоит кормить чем-то своим самым любимым, особенно вкусным. Яблоки были моей козырной едой летом, у бабушки их было навалом. Мой выбор падал на красные летние сорта. Этот плод был белым с розовинкой, будто раскрашен красными штришками густо-густо. Иду к яблоне. Там на ветвях висят мелкие, сморщенные терпкие яблочки, результат вырождения дерева, слишком уж оно старое. Такими яблоками, что лежало у меня в руке, эта яблонька давно не плодоносила. Итого, яблоко из моего детства перекочёвывает в дом, я прихватил его вместе с вещами на второй этаж.