Тогда я пошел к матери моего второго друга — Вадима Пушкарева. Я шел через весь город. Время от времени мне встречались люди, которые везли на санках завернутых в простыни мертвецов. На перекрестках улиц я видел доты. Я осматривал доты с особым вниманием, чисто профессионально. Готовность города драться до последнего, здесь, на улицах Ленинграда, успокаивала.
На улицах стояли трамваи, занесенные снегом. Иногда в таком трамвае можно было увидеть замерзшего человека. Я сам зашел в один из таких вагонов погреться, то есть даже не погреться, а защититься от ветра, я продрог в своей шинели. Посидел, отдохнул и пошел дальше через Неву. Тонкие тропки исчертили ее белый настил. Снег в городе был очень белым: не было копоти. Золотые купола Исаакиевского собора были закрашены, не блестела и Адмиралтейская игла. Дома на набережной были закамуфлированы сине-желтыми разводами, пятнами. Несколько девушек из службы ПВО несли, вернее, вели по набережной аэростат воздушного заграждения — светло-серую тушу, которая тянула вверх их легкие истощенные тела.
Посредине Невского, по расчищенной его части, шли грузовики — газогенераторные машины, которые ходили не на бензине, а на чурках — деревянных колобашках.
У булочных стояли длинные молчаливые очереди людей, среди которых я не мог различить — кто женщина, кто мужчина. Они все были закутаны в какие-то башлыки, шарфы, платки, на них было надето все, что только можно было надеть. Из этого вороха одежды выглядывало темное, закопченное лицо, без возраста и пола.
Часть наша стояла под Пушкином. По ночам, всматриваясь в силуэт города, мы видели, как он горит. Золотисто-красные зарева пожаров поедали его день и ночь. С утра над нами летели фашистские бомбардировщики бомбить Ленинград. Они пролетали регулярно в одно и то же время, — и через несколько минут мы слышали глухие толчки разрывов. Отбомбившись, они улетали, и тогда начинался обстрел города. И опять над нами со свистящим шелковым шелестом пролетали невидимые снаряды.
В чистом морозном, не замутненном дымами воздухе было видно далеко, и силуэт Ленинграда просматривался вполне отчетливо. У Ленинграда есть свой силуэт. И мы, вглядываясь в бинокли, пытались понять по известным нам ориентирам — где, в каком районе бомбят, где горит. Каждый думал о своем доме, хотя у многих уже, — и у меня в том числе, — родных в городе не оставалось.
Ленинград присылал нам патроны, мины, снаряды, без которых мы вообще не могли воевать. Если нам нужно было веретенное масло для противооткатных приспособлений, — мы ехали в Ленинград, мы везли оттуда лопаты, чтобы расчищать окопы от снега, нам присылали оттуда рукавицы вязаные, теплые носки и письма от незнакомых девушек, письма без жалоб и без слез.
К нам на передовую приезжали артисты из Радиокомитета, пели, читали. Помнится не то, что они пели и читали, а помнится, как мы кормили их, как они плакали и как мы после их отъезда, занимаясь расчисткой траншей, окопов, чувствовали себя сильнее.
Тогда, воюя на Ленинградском фронте, я не представлял себе всего трагизма блокадной эпопеи Ленинграда.
Когда я пришел из армии, то получил направление в Ленинградскую энергосистему восстанавливать разрушенную электросеть города.
Город стоял в развалинах. Первые дни я ходил по улицам, устанавливая свои потери, — разрушенные дома, снесенные дома, истребленные пожарами, разобранные на дрова деревянные особнячки. Обходил своих друзей и знакомых, узнавая, кто погиб здесь, в городе, кто — на фронте, кто пропал без вести.
Некоторые руины были уже разобраны, некоторые бреши были закрыты фанерой с нарисованными окнами, чтобы зияющие дыры не бросались в глаза. Город приводил себя в порядок, расчищал завалы, стеклился. Это тоже была проблема, потому что десятки тысяч окон с разбитыми стеклами были заткнуты, завешены чем попало.
Я занимался кабельным хозяйством. Подземные коммуникации города были повреждены, и надо было ремонтировать кабели, прокладывать новые взамен изувеченных снарядами, бомбами. Надо было восстанавливать разрушенные подстанции, менять трансформаторы. Надо было налаживать энергоснабжение предприятий, фабрик, заводов. Открывались магазины, им надо было давать электроэнергию. Люди возвращались в Ленинград, эвакуированные приезжали назад в свои квартиры, — надо было давать электричество в дома. А электроэнергии не хватало. Разрушенные станции и подстанции еще не были восстановлены, электричество строго лимитировалось. То и дело происходили аварии: почва Ленинграда, изрытая снарядами, тянула и рвала подземные кабели. На подстанциях надо было сушить трансформаторы, да и самих подстанций не хватало. Примерно то же самое происходило с канализацией и с освещением города. С нами рядом работали телефонисты, трамвайщики, работники водопровода, мостовики, дорожники. Прифронтовой город — битый-перебитый, вымороженный — надо было возвращать к нормальной жизни. Многое, конечно, уже было сделано сразу же после прорыва блокады в сорок четвертом — сорок пятом годах, но многое осталось и нам.