Некоторые места на набережной облюбованы рыболовами. Вода в Неве хотя и медленно, но год от году становится чище. Поэтому число рыболовов увеличивается, хотя почти никогда у них не бывает большого улова, редко кому-то удается вытащить головля, ерша, окунька. Я подозреваю, что удильщики больше заняты тем, что любуются Невой, ибо стоят они на местах, откуда открывается наиболее красивая панорама.
Под осень начинается грибная охота. На смену лыжным поездкам приходят грибные. С раннего утра уезжают на выходные дни — большей частью на Карельский перешеек — целые составы грибников. И рынки полны грибами, их раскладывают кучками — рыжики, лисички, красные, волнушки, подберезовики. Всюду разговоры о грибах, о грибных удачах.
В последние годы на прудах в парках города все больше стало появляться диких уток. Некоторые из них остаются на зиму в городе. В ЦПКиО десятки их осенью плавают, ничего не боясь, по прудам и протокам, когда пруды замерзают, они перелетают на Неву—у мостов стремнины не затягиваются льдом — и зимуют.
Нельзя сказать, чтобы Петербург жил на улицах, — как это бывает в южных городах, допустим где-нибудь в Тбилиси или Севастополе. Этому не способствует ни погода с дождями, моросью, сыростью, ни занятость рабочего города.
Петербургский дождь начинается непредсказуемо, многие утверждают, что для этого не нужны тучи. Петербуржцы всегда готовы к дождю, они не забывают своих зонтиков и плащей. Дождь гулко стучит по зонтам и капюшонам, набирается в лунки источенного временем гранита. Но и солнце появляется так же внезапно. Посреди зимы вдруг наступает оттепель, и снег тает на лету.
Зимой всего на четыре-пять часов гаснут уличные фонари. День темный. Смутными призрачными тенями проступают во мглистом небе контуры зданий. В такие пасмурные дни город туманно-сизый. Цвет Невы, Балтики, потемневшего гранита... Конечно, на улицах гуляют, и они не просто коридоры, по которым спешат на работу или с работы, — гуляют и в выходные дни, и по вечерам, но больше в праздники, особенно когда проглянет солнце.
На старых гравюрах, которые заменяли в те годы фотографии, интересно, например, разглядывать наплывные мосты на Неве, идущих по ним солдат, разносчиков, едущие экипажи; любопытный быт предстает на панораме Невского проспекта, сделанной Садовниковым в 1830 году. Это — несколько длинных листов гравюр, где представлен весь Невский проспект, правая и левая его стороны, со всеми подробностями — прохожие, транспорт, магазины, кондитерские...
В одной из старых книг я вычитал, что у входа в сад Нарышкина висела следующая надпись: «Приглашаем всех городских жителей воспользоваться свежим воздухом и прогулкою в саду для рассыпания мыслей и соблюдения здоровья». Следовательно, уже в 1780 году вставал вопрос о необходимости для жителей крупных городов развеяться, то есть «рассыпать мысли».
В одной из повестей я вспоминал улицу Пестеля, где мы жили в детстве. Я вспоминал ее по поводу того, как в литературе неохотно и редко изображают предметность нашей жизни. И мне захотелось рассказать про обыкновенную петербургскую улицу — какой она была еще недавно, зафиксировать, сохранить детали ушедшего быта:
«...Улица Пестеля, бывшая Пантелеймоновская», — как спрашивали ее еще не привыкшие к переименованиям питерцы, замкнутая двумя церквями, в начале Пантелеймоновской и в конце Спасо-Преображенским собором.
Магазин братьев Чешуриных — молочный магазин, выложенный белым кафелем, там в деревянных кадках стояла сметана разных сортов, творог, молоко в бидонах, масла, сыры. Сами братья, нэпманы, орудовали в белых фартуках с черными блестящими нарукавниками. А на углу Литейного, там, где теперь кондитерская, была тоже кондитерская «Лондрин», уж не помню частная или же кооперативная. В конце улицы, у Соляного, была булочная Филипповых. Утром я бежал туда за горячими булками, мать посылала меня. Был еще какой-то магазин «Лора». Шли по Литейному трамваи с колбасой — резиновым шлангом на задней стенке (для пневматики, что ли?). Мы за него цеплялись и ехали бесплатно. «Колбасники», — кричали нам кондукторы. Ворота на ночь запирались, парадные тоже, дежурные дворники сидели у ворот, а поздно ночью уходили в свои дворницкие. У нас дворницкая была в подворотне, на звонок открывали, и отец давал за это двугривенный; помню, один раз у него мелочи не было и он дал дворнику бумажку, то ли рубль, то ли червонец, и стал извиняться перед ним.
В нашем доме была часовая мастерская. За большим витринным стеклом сидели часовщики, вставив лупы в глаза. Лысоватые их головы, всегда склоненные над рассыпанными шестеренками, и рядом в портняжной всегда склоненные женщины над швейными машинами. Плиссе, гофре, закрутка...