Выпили, много закусили, и завязалась длительная доверительная беседа, больше напоминающая нравоучения и наставления старшего товарища. Как уже отмечено, Анатолий Иванович любил выпить, особенно в командировках, так как водка уводила его в длительные воспоминания, которыми страстно хотелось поделиться. А более внимательных и добросовестных слушателей, чем подчиненная молодежь и не отыскать. Даже жена быстро заткнет рот, что делает домашнюю выпивку скучной и бессмысленной. На застольях, где и без него много желающих говорить, Анатолий Иванович тоже не очень любил присутствовать. Иное дело в командировке. Здесь он самый главный начальник, и слово можно получить только с его личного разрешения, и то сие под сомнением.
Уже в заключительной фазе застолья, когда вся тара светилась дном, и лекционную часть программы капитан Тимошенко выполнил, он позволил подойти к трибуне молодежи.
— Нет, Иваныч, ты не прав. Во всем соглашаюсь с тобой, но в этом вопросе много спорных моментов, — доказывал свою правоту Влад, хотя ему уже никто не противоречил. В командировках застолье допускало нарушение субординации, и основным местоимением в общении среди офицеров бытовало "ты". Утром с похмелья субординация возвращалась. А пока можно и командира по плечу похлопать. — Женщины, хоть и твари, но существа особого рода. Вот у тебя уже двое пацанов. И что? Все командировки страдаешь, с кем и под кем твоя любимая ночи проводит?
— Я, Влад, может первый год и переживал. Но у меня были хорошие учителя. Опытные старые волки научили простой формуле: если ты сам уже на второй день наостряешь свой нос на поиск самки, а через неделю и посудомойку Клаву за задницу хватаешь, то почему твоя должна из других клеток состоять? У неё точно такие же желания и хотения. И возможностей побольше твоих. Полный городок холостяков, не считая 50 самцов личного состава. И все как на подбор статные, горящие страстью, требующие выхода желаниям. И хитрющие стервецы. Поначалу нечаянно в подъезде зацепят, будто в тесноте сложно разминуться. Случайно торчащими выпуклостями проведут по стрункам, чтоб звенели. Затем к вечеру у них соль заканчивается. А через неделю, когда её гормоны уже кипят, бурлят, он уже намекает, что у него в кармане ну совершенно случайно бутылочка вина завалялась, плесневеет. Все невинно до третьего стакана. А стоит бутылочке опустеть, как и твоя уже не поняла, а утром проснулась на его груди.
У Влада, от такого описания предполагаемых событий, неприятно зачесалось в районе желудка. Он уже понял, что любит свою жену, что она не такая уж занудливая, а все ее претензии вполне заслуживают оправдания, и если какие-то недостатки и просматривались, так это все издержки молодости.
Заключительная сцена с просыпанием на чужой груди очень больно откликнулась в сердце. Даже в мыслях он категорически возражал против такого сценария.
— Просто, мальчики, все думы о доме надо оставлять дома. Мы прилетели сюда служить, и мозги заполнены службой. Это там, на гражданке у мужика может быть два статуса: холостой или женатый. А у летчика существует третий — в командировке. Этим я выжил. И семью сохранил. И поменьше фантазий, кто там и что там. Да это же просто преступно, имея возможность дарить любовь, так бездарно проваляться всю командировку на койке. С таких за простой высчитывать надо. И по крупному, чтобы другим неповадно было.
Женя полностью занял позицию командира. Он весело поддакивал, передразнивая Влада, смеясь над его глупыми желаниями оправдать и обелить женщин.
— Не побеждать природу, как учат классики, а приспосабливаться и прислушиваться к её требованиям, — сонно зевая, заключил капитан и рухнул в постель.
Влад скомандовал:
— Отбой! — и сразу вслед за командиром сладко засопел в подушку. Ему снилась жена, ласково принимающая посетителя с вином и цветами, но этим посетителем был сам он, а жена трепетно ласкала и много хороших слов наговаривала на ушко. Затем неожиданно резко толкнула Влада и сбросила его вместе с одеялом с кровати.
— А, что, зачем? — испуганно лепетал Влад, видя перед собой вместо жены Иваныча и, не понимая, как и откуда он появился в их спальне.
— Завтрак проспали! — прокричал командир. — Женька, поди, все сейчас сожрет, засранец. Нас, почему не разбудил? Тихоня, оделся, умылся и сейчас с Клавкой, поди, чаи распивает.
Но в столовой его не оказалось и, как сказал повар, еще не приходил.
— Значит, в поиски пива ударился. Впустую. До обеда ни один чепок не откроется.
Плотно набив утробу снедью, Влад с Иванычем заглянули в штаб, убедились, что обстановка относительно мирная, сонная и штилевая, вернулись в гостиницу и завалились спать дальше.
На обеде Женя не появился, чем вызвал волнение у командира. Это уже не вписывалось в обыденные привычные рамки. Исчезнуть без предупреждения в неизвестном направлении он не мог. Да и в чем смысл? В Зайсане он впервые, знакомых еще не приобрел. Никаких причин для таких внезапностей не припоминалось. Уйти на озеро или в клуб, так все равно уже пора и объявиться.
— Ждем до вечера и объявляем тревогу.
Но до тревоги не дошло. За два часа до ужина в номере зазвенел телефон. К трубке, сбивая друг друга с ног, рванули вместе. Победила молодость. Влад схватил трубку первым, но сразу передал ее Иванычу.
— Капитан Тимошенко слушает!
— Здравствуй, Анатолий Иванович! — в трубке звучал мягкий и сладкий голос командира майора Черского, не предвещающий ничего хорошего, кроме хорошей дыни в одно адекватное место.
— Здравия желаю, товарищ майор! — по интонации и строевой стойке Влад понял, кому отвечал Иваныч. — Я только что сам хотел звонить, чтобы сообщить…
— Надобности нет, Анатолий Иванович, — сладким голосом продолжал майор. — Значит, слушай сюда: Шарипову строгий, тебе простой, ну и за компанию легкое замечание Гримову. Ему выговора пока без надобности, через полгода на звание посылать. Так что завтра утром встречайте спецрейс сороковки со своим борттехником и больше старайся не терять. Конечно, запретить легкие потребления в командировках считаю не только невозможным, но и без надобности. Почему бы и не развеяться. Однако тематику пьяной болтовни рекомендую сменить.
8
Когда Света покинула магазин, женщины еще несколько минут не могли придти в себя от шока.
— Что-то я ни разу не встречала её. Может приезжие? — спросила тетя Вера, первая, кто смог произнеси хоть слово.
— Не похожа она на приезжую, чтобы бутылки на хлеб менять. Кто же это может быть? Вроде всех в районе знаю. Да и такая уродина, если бы и промелькнула, то уж запомнилась бы навсегда.
— Кстати, Заславцы. Смерть стариков, может, надоумила их. Тише стали, не буянят. Если и пьют, так молча. Да и девочка их пропала. Может в интернат сдали, не особо они признавали её.
— Кто же у них примет? Оба родителя трудоспособны, такой дом большой. Нет, в интернат не возьмут, самих заставят воспитывать. Они, вроде, в ПМК так и работают?
— Я их там видела на днях. Как были бирюками, так бирюками и остались. Все молчком, как будто и людей вокруг их нет. Это кем же быть то надо, чтобы за столько лет ни то, что родителями, собственным дитём не поинтересоваться.
— Ой, мамочки! — вдруг Надежда, соседка Заславцев напротив, схватившись за сердце, медленно сползла по стене на пол.
— Да что случилось, Надька? — засуетились перепуганные женщины. — Сердце прихватило? Вера, скорей валидол.
— Не надо, девочки, со мной все в порядке. Боже мой, да что же эти сволочи, сделали с ней?
— Ты чего, Надь? Ты что бормочешь себе под нос, суй таблетку под язык.
— Вы что, не поняли? Это же внучка была Заславцев. Эти скоты изуродовали ведь её. Какая девчушка была, боже, что они с красотой натворили.
И, когда до женщин дошел смысл сказанного, шок от услышанного парализовал их. Они помнили весёленькую красивую девочку с распущенными темными густыми шелковистыми волосами в цветастом сарафанчике, вносившую радостное оживление с появлением её в магазине. Даже при болезни дедушки после гибели бабушки Света всегда была приветлива и бодра, пряча в глубине души свои трудности и печали. И то, что женщины увидели несколько минут назад, просто не хотелось связывать с теми воспоминаниями того прекрасного личика.