Мария Александровна молча поднялась с кушетки, не смотря на сына. Медленно пройдя к дальнему углу, который занимал большой трельяж из темного дерева, она устало прикоснулась к резной музыкальной шкатулке. Ей до жжения в легких хотелось верить сыну. Ей до судорог в напряженных пальцах хотелось порадоваться за него: брак, которого не избежать, пришелся ему по сердцу, и хотя бы неприязни датская принцесса у него не вызывает. Вот только слова о любви с её стороны заставляли сердце Императрицы сжиматься – начало этой истории она уже видела. И ей бы слишком сильно не хотелось вновь наблюдать продолжение и финал.
Николай – не Александр. Это повторяла она себе, словно молитву. Он сдержит внутреннее обещание и то, что даст пред образами. Он не причинит боли будущей супруге. Он слишком благороден и честен.
Но он Романов. Еще ни один из мужчин этого Дома не прожил свою жизнь без увлечений на стороне. Особенно тех, что находились на троне. Каким бы она его ни воспитала, это естественно – так её учила еще покойная Александра Федоровна. Так придется ей научить Дагмар. Главные качества Императрицы – стойкость и смирение.
– Вы беспокоитесь, что все так скоро, Maman? – когда безмолвие в будуаре слишком затянулось, цесаревич вновь заговорил, словно надеясь в чем-то переубедить мать. Но в этом не было нужды.
– Не более скоро, чем решение твоего отца, – она горько улыбнулась, все так же стоя к нему спиной. Перед бледно-голубыми глазами расплывалось отражение сорокалетней женщины, которой судьба уготовила такой тяжелый крест и царскую корону, проявляя за ним счастливое лицо шестнадцатилетней принцессы. – Ему хватило всего одной встречи, чтобы прекратить дальнейшие поиски невесты.
Только к чему это привело.
Не давая себе и дольше задыхаться едким дымом прошлого, Мария Александровна приподняла деревянную крышку большой шкатулки и, после недолгих поисков, вернулась к ожидающему её сыну. Остановившись у низкого столика, она медленно выдохнула, произнося:
– Я благословляю Ваш союз.
На раскрытой ладони лежало аккуратное кольцо из белого золота с крупным ограненным бриллиантом. То, которое должно было появиться на миниатюрной ручке будущей Императрицы.
Николай тут же встал с кушетки, чтобы преклонить колени перед матерью и, принимая украшение, приложиться губами к её худощавой кисти.
– Благодарю Вас, Maman.
Большего ему не было нужно.
– Как долго ты еще здесь пробудешь? – вдруг осведомилась Мария Александровна, когда Николай уже был готов отворить дверь, чтобы покинуть будуар.
Она и сама не знала, почему задала этот вопрос – в конце концов, она уже и не думала что-либо менять.
– Три дня, – ровно отозвался Николай. – Император намерен принять участие в Бранденбургских маневрах и требует от меня присутствия там. Послезавтра мы отбываем в Потсдам.
Получив безмолвный жест матери, что та приняла его ответ, цесаревич еще пару секунд смотрел на её усталое лицо, а после, откланявшись, тихо прикрыл за собой узкую дверь.
***
Российская Империя, Семёновское, год 1864, август, 20.
Как бы Елизавета Христофоровна ни упрашивала сына остаться в поместье, он был непреклонен: в его возрасте уже следовало заниматься собственной семьей. Да и две хозяйки в одной усадьбе – не уживутся, как бы ни были они друг к другу расположены. Дмитрий прекрасно знал, что мать воспринимает Кати за вторую дочь, и знал, что для последней это не тайна. Но все же им следовало зажить своим домом, как бы ни хотелось ему чаще видеть родителей. Все же, Петербург – не другая страна, расстояние не столь значительное, чтобы переживать. Если захотят свидеться, запрягут лошадей и приедут в тот же день. Правда, если вдруг Кати пожелает перебраться ближе к матери, в Карлсруэ, станет несколько сложнее, но если ей так будет спокойнее, почему бы и нет. Хотя совместить службу при российском Дворе и жизнь в Германии будет непросто. А от своей должности Дмитрий отказываться пока не думал: такими привилегиями не разбрасываются, и если государь выделил его перед прочими, он не может просто взять и уйти.
Напряженно рассматривая несколько бумаг, связанных с приобретением петербургского особняка, Дмитрий хмурился, понимая, что решить все это без невесты не в силах. Если быть точнее, он просто не имеет права, не учесть её мнения: все же, хозяйкой быть ей. А потому и выбирать будущий дом тоже ей.
Внезапно легшие на глаза маленькие ладони, закрывшие обзор, заставили Дмитрия неосознанно недвижимо застыть, и только спустя пару секунд удалось понять, кто именно проник в кабинет, и чьих рук тепло он сейчас ощущает.
– Кати, – то ли с шутливым укором, то ли с едва заметной усмешкой произнес он.
Способность видеть вернулась к нему почти моментально: тихий смех раздался за спиной, а тонкие женские руки, скользнув вниз, оплели его шею. Невеста прижалась к его виску своей щекой, на миг замерев в этом интимном объятии. Дмитрий невольно накрыл её сомкнутые кисти своей ладонью, наслаждаясь столь редкими для них секундами спокойной, умиротворяющей близости.
Чем меньше оставалось до венчания, тем меньше у них было возможности оказаться наедине, да и просто побеседовать не о делах.
– Мне нужно поговорить с тобой.
Иллюзия безмятежности рухнула, разбитая этим глухим голосом, в котором явно крылось не желание отправиться на пикник. Впрочем, у него тоже имелась тема для беседы, хотя явно не настолько тяжелая.
– Что-то стряслось? – он полуобернулся, чтобы встретиться взглядом с отстранившейся буквально на несколько дюймов влево Катериной и убедиться в верности своих догадок: лицо её, обычно украшенное легкой улыбкой, сейчас было омрачено какой-то странной тенью.
Руки её выскользнули из его ладони, ничуть их не удерживающей, и сама она, распрямившись, медленно обошла письменный стол, на котором каждая вещь придерживалась определенного порядка – хаоса в кабинете никогда не наблюдалось. Педантичность, присущая Шуваловым, прослеживалась во всех кровных членах семьи, хотя Эллен это, похоже, обошло стороной.
Почти бездумным движением Дмитрий снял с темной столешницы золоченый колокольчик, чтобы распорядиться о подаче чая: все явно не окончится парой фраз.
Катерина дождалась, пока появившаяся сию же минуту служанка отправится по поручению на кухню, и только после этого, сделав какой-то особенно глубокий вдох, что выдала слишком поднявшаяся грудь, обтянутая плотным лифом закрытого утреннего платья, все же решилась нарушить молчание:
– Мы можем перенести свадьбу?
Дмитрий во все глаза смотрел на невесту, присевшую в обитое темным сафьяном кресло: идеально ровная спина, сплетенные в замок пальцы, костяшки которых побелели от напряжения, едва приподнятые плечи, словно ей стоило немалых усилий держать их раскрытыми, и поблекшие глаза, из которых будто весь цвет вытянули. Они никогда и не были ярко-зелеными, но до того еще он их не видел настолько отдающими серостью: даже в тот злополучный день, когда раскрылась правда о его «смерти», и она с ужасом смотрела на «воскресшего» жениха, она не выглядела столь… безжизненной.
Что он должен был сказать? Как должен был отреагировать?
Пожалуй, можно уже уверовать в высшие силы и судьбу, которая желает чинить препятствия на, казалось бы, ровной дороге. Чем он так прогневил Создателя, что столь долгожданный момент в который раз отдаляется от него? Неужели им нельзя и вовсе венчаться, и что-то там, наверху, пытается его уберечь от ошибки? Дмитрий никогда не был фаталистом, не находил удовольствия в объяснении всего, что происходит, чужой волей. Однако как ему воспринять тот факт, что уже в третий раз назначенная дата свадьбы обращается прахом?
Безусловно, во второй он сам был повинен, решившись на авантюру с собственной гибелью, но все же. Это начинало походить на чью-то злую шутку.
Служанка, неслышно подавшая чай, осталась незамеченной: Дмитрий поднялся, когда отворилась дверь, чтобы хоть на долю минуты перестать видеть бледное лицо невесты, которое совсем не давало ему возможности мыслить разумно. На миг подумалось, что она устала от его вечного долга перед Императором: это было бы вполне закономерно, и, в какой-то мере, правильно – ради нее стоило оставить службу. Ради такой женщины стоило оставить вообще все.