Элтон. Такие-то есть. Только они не ходят ни в какие ночные заведения. Так же, как и ты не ходишь.
Сидней (опять идет к бокалам). Знаешь, Элт, что такое эти бокалы? Указ об освобождении Мэнни. Он теперь свободен, мой братец Мэнни. Свободен от Сиднея. Наконец-то. Выпьем за это. Выпьем за счастливое избавление Мэнни.
Идет налево к низкому кухонному шкафчику, который служит и кухонным столом и баром. По обе стороны его стоят две некрашеные табуретки.
Элтон. Мне налей виски.
Сидней. Можешь получить водку со льдом или водку без льда. (Наливает.) Славный, отныне свободный, старина Мэнни! (Несет стакан Элтону, затем поворачивается к сеткам с бокалами и салютует им.) В тот день когда он согласился дать денег на «Серебряный кинжал», он сидел вот тут, а на роже у него было написано: «Больше — ни фига! Сидней, конечно, вылетит в трубу. Зато совесть моя будет чиста: я сделал для него все, что мог. Но теперь — все, я умываю руки». Твое здоровье, Мэнни, предводитель племени мещан! Этот чокнутый Сидней дарует тебе свободу! И катись к чертовой матери. (Ставит стакан, быстро вытаскивает большой блокнот и большой цветной карандаш и садится к чертежной доске, которая стоит у окна почти горизонтально и служит письменным столом.) Давай-ка займемся газетой. (Широкими штрихами чертит макет газетной полосы.) Элтон (с ленивым любопытством, которое на самом деле не так уж лениво). М-м… Сидней… Айрис уже знает, что ты, условно говоря, купил газету?
Сидней. Нет.
Элтон. А ты не думаешь, что ей следует знать?
Сидней. Я ей скажу.
Элтон. Когда? Ведь уже две недели…
Сидней (загнан в угол, поэтому уклончиво). Будет случай — скажу. Элтон. Она, наверно, найдет, что возразить.
Сидней. Она всегда находит, что возразить. Если бы я обращал внимание, я бы никогда ничего не сделал. (Рассматривает свой чертеж.) Знаешь что? Попробую следующий номер печатать наоборот. Понимаешь, белым по черному. Глупо же, ей-богу, — вечно черным по белому. Долой косность!
Входит Айрис, его жена, с целым ворохом продуктовых пакетов. Ей нет еще тридцати, у нее заурядно красивое лицо, которое не бросится в глаза среди толпы. Но она полна мальчишеской живости, которая чарует сразу же, как только она заговорит или как только заглянешь в ее огромные глаза. И подобно множеству девушек в Гринвич-виллидж, у нее целая копна очень длинных волос, сейчас уложенных в высокий узел на макушке. Волосы темно-каштановые. Жизнь уже сделала ее слишком нервозной и чуть-чуть ссутулила плечи. Как бы ни сложилась ее сценическая судьба, она — актриса, она склонна «представлять» и передразнивать, и, по крайней мере с Сиднеем, она позволяет себе это, когда вздумается.
И хотя это вовсе не главное в их многолетних отношениях, но в ней чуть излишне чувствуется взрослая дочь, которая старается блеснуть перед отцом, ждет его похвалы, проверяет пределы его знаний и его превосходства и — особенно в последнее время — чуть излишне раздражается на свою зависимость от него. Он для нее возлюбленный, отец, вселенная, бог.
Но у этого божества глиняные ноги, и вместе с растущим недовольством собой и своим положением в ней зреет настойчивое, хотя еще и неосознанное желание вырваться на волю. Взаимное недовольство иногда бурно прорывается наружу; однако, если не считать этих острых моментов, в их разговорах чаще всего есть оттенок добродушного подтрунивания и шутки.
Услышав щелканье замка, Сидней отбрасывает блокнот в сторону, Айрис, кивнув Элтону, идет в кухню; на секунду останавливается возле сеток с бокалами, бросает взгляд на Сиднея. Свалив свертки на кухонный стол, опять останавливается у бокалов; снимает плащ и остается в уродливой желто-белой форме, в которую неизменно обряжают официанток в кафетериях.
Айрис (Сиднею, стоя возле бокалов). Я не желаю держать их в своей гостиной.
Сидней. А куда прикажешь их девать?
Айрис. Не хватало, чтобы мы заваливали квартиру обломками твоих кораблекрушений.
Сидней. Слушай. Не заводи. Ну, все лопнуло. Тебе этого мало? (Идет к радиоле и ставит пластинку.)
Элтон. Ох, чуть не забыл: надо бежать! Очень срочное дело. Сидней («Не бросай меня!»). Какое?