Ловефелл переносился в иномирье при помощи способа, который был не только неприятен и мучителен, но и нёс с собой угрозу для жизни и не позволял слишком долго оставаться в грозной вселенной. Тем не менее, инквизитор был уверен в том, что когда-то, давным-давно, когда его ещё называли Нарсесом, он мог проникать в иномирье с естественной лёгкостью, а с проблемами, с которыми он сталкивался в данный момент, могли помочь его ученики. Так или иначе, у него не было теперь ни прежней силы, ни прежней власти. Ба, он даже не совсем понимал, каковы же были эта сила и эта власть. Что не мешало ему считать прошлую жизнь полностью лишённой значения. Как Нарсес он был невероятно богат, тысячи слуг и учеников выполняли каждый его приказ, а сильные мира сего били перед ним челом, ползая на животе по мраморным полам. Он имел доступ к наитайнейшим знаниям, а каждое движение его губ встречалось с напряжением, не формулируют ли они заклинание, которые может сотрясти мир. Но когда он познал свет явившейся Истины, когда отдал себя служению Христу, его прежнее бытие вызывало в нём в равной степени как отвращение, так и жалость.
Он переключил внимание на длинный чёрный волос, который он снял с расчёски, отданной ему Зеедорфом, и который, как он верил, был волосом, принадлежащим Прекрасной Катерине. Он вызвал астральную нить, и тогда произошло то, чего произойти не было должно. Прежде чем он успел что-либо сделать, что-то, что находилось на другом конце нити, оплело его, схватило и унесло в пространство иномирья. Он, должно быть, на мгновение потерял сознание, ибо когда он уже приземлился на земле, то увидел, что находится в розовом саду. Веерообразные чашечки цветов складывались во фразы: «Наидостойнейший Нарсес, добро пожаловать в дом своего наипокорнейшего раба Арсанеса». «Арсанес», – попытался вспомнить Ловефелл. Это имя не только не звучало, как колокол, но даже не звякало, как маленький колокольчик. Тем не менее, судя по восточному звучанию имени, по всей вероятности, это был кто-то, кто знал Нарсеса. Инквизитор знал, конечно, что по-прежнему находится в иномирье. Но теперь он находился в его анклаве, созданном могущественным магом. Этот волшебник построил себе в своём воображении безопасное убежище, где он оставался душой и разумом. Его тело, казалось бы, лишённое жизни, покоилось в каком-то логове. Ловефеллу оставалось только надеяться, что время, текущее здесь, не совпадает со временем в реальном мире, ибо тогда он мог, вернувшись, увидеть собственное, мёртвое уже тело. Пока, однако, ему не оставалось ничего другого, кроме как подойти к резным дверям и нажать на золотую ручку.
Комната ничем не напоминала мастерскую чернокнижника, так же, как не напоминал его и сам хозяин. Арсанес был одет в красный шёлковый халат, расшитый золотыми драконами, и красные тапочки с загнутыми носами и золотыми помпонами. У него было смуглое лицо и глаза, затенённые длинными ресницами. Из-за завитых, посыпанных золотой пудрой волос, спускавшихся ниже его плеч, его можно было бы принять за рослую женщину, если бы не квадратная, властно выдвинутая нижняя челюсть, которая придавала лица тревожащее выражение жестокости. Конечно, Арсанес не должен был выглядеть именно так на самом деле. На самом деле он мог быть стариком, юношей или даже женщиной. Его нынешний облик, как и все окружающие инквизитора декорации, были ничем иным, как отражением воли Арсанеса в иномирье. Чернокнижник хотел жить в доме, окружённом розовым садом, и хотел выглядеть так, как он выглядел. Это весьма красноречиво свидетельствовало о его мастерстве и мощи. Настолько значительных, что Ловефелл имел лишь смутное представление о том, как можно добиться подобного эффекта. Сам он мог пребывать в иномирье лишь в течение нескольких минут, не говоря уже о таких сложных действиях, как изменение его структуры. Он мог только надеяться, что кто-то, кто задал себе столько труда, не привёл сюда Ловефелла лишь для того, чтобы его убить.
– Господин мой и учитель, Нарсес, владыка пламени! – Арсанес опустился на колени и склонил голову так низко, что обмёл волосами пол. – Ты осчастливил своим присутствием твоего недостойного слугу.
Ловефелл спокойно присел на кресло. Он отметил, что Арсанес носит на пальцах золотые перстни с рубинами, а из-под рукавов халата выглядывают массивные браслеты. Конечно, тоже из золота, искрящегося от вставленных в него рубинов.
– Меня зовут Арнольд Ловефелл, и я имею честь быть инквизитором. Не называй меня ни учителем, ни, тем более, Нарсесом, – холодно приказал он.
Чернокнижник поднял голову и встал с колен, но остался с согнутой спиной, словно невидимая сила парализовала его в середине глубокого поклона.
– Прости, что я осмелюсь не послушать тебя, учитель. Но лишь потому, что, когда наступит великий день, в который ты возвестишь миру, что снова хочешь быть наисильнейшим Нарсесом, горе всем, кто сделал тебя жалким Арнольдом Ловефеллом. И горе всем, кто, зная, кто ты на самом деле, называли тебя этим фальшивым именем.
Мужчина дважды плюнул с отвращением на пол, как будто само имя и фамилия инквизитора осквернили его уста. Потом растёр плевки подошвой. Как ни странно, всё это он сделал, будучи по-прежнему согнутым пополам.
Ловефелл обратил внимание, что Арсанес употребил слово «когда», а не «если». «А значит, либо он свято верит, что я стану тем, кем был, либо хочет, чтобы я в это поверил», – подумал он. В любом случае, инквизитор не собирался обращать внимания на определение его «жалким Арнольдом Ловефеллом». В конце концов, он и в самом деле был жалким осколком стекла, отражающим свет, исходящий от величия Господня. Арсанес, безусловно, не это имел в виду, но попал, однако в самую суть.
– Ты так сильно меня боишься?
Чернокнижник склонился к земле ещё сильнее. Ловефеллу было неуютно от одного только взгляда на него.
– С людей столь неосторожных, что осмелились оскорбить твоё величие, ты сначала приказывал содрать кожу, а потом красных, словно лепестки прекраснейших роз в саду Семирамиды, приказывал варить в кипящем масле. Благодаря твоей не имеющей равных магии они не теряли сознание, а умирали только тогда, когда в милости своей ты позволял им умереть. Так ты спрашиваешь, боюсь ли я тебя, почтенный учитель? Я боюсь даже эха, повторяющего твой вздох.
Только когда волшебник рассказал, как Нарсес поступал с врагами, Ловефелл осознал, что эти слова были правдой. Он увидел тень прошлого перед глазами. Верещащего без памяти человека с содранной кожей, которого опускали в парящий котёл. Он видел себя, как он сидит на троне и, улыбаясь, ест виноград. Но эти видения прошлого, казалось, касались его в той же степени, что и когда-то просмотренные изображения. Да, он, действительно, как был Нарсесом, так и никогда им не был.
– Я служу теперь иному Господину, – сказал он. – Кроме того, ты можешь выпрямиться, а также сесть, если сочтёшь, что сидя тебе будет удобнее.
– Мастер Нарсес был сам себе господином, – ответил Арсанес.
Он выпрямился и присел на край стула.
– Я осмелюсь это сделать лишь потому, что это позволил мне ты, о колодезь мудрости.
– Как будто это было возможно. – Ловефелл пожал плечами, возвращаясь мыслью к предыдущим словам Арсанеса. – Я был... Он был, – поправился он – глупцом. Жестоким, бессмысленным, самонадеянным, я не отрицаю, что сильным, но, тем не менее, глупцом. Ты тоже, если веришь в подобные глупости. Никто не является господином самого себя, а может быть им лишь в пределах ограничений, истекающих из воли Божьей.
Чернокнижник не казался ни оскорблённым, ни удивлённым словами инквизитора.
– Когда-нибудь свет твоей мысли проникнет сквозь заслоны, которые создали поклонники ложного Бога, – спокойно ответил он. – Когда-нибудь ты поймёшь, что я имею в виду, господин. Однако, осмелюсь заметить, не для того ты пришёл в этот мир, о величайший из магов, чтобы спорить со мной о чудесах прошлого. Ты соизволил здесь появиться, чтобы узнать правду о женщине, не правда ли? О той, которую называли Прекрасной Катериной, и чей недостойный бастард носит в себе Шахор Сефер. В этом ли я могу тебе послужить, о ты, кто есть свет в глазах своих последователей?
– Так и есть, – ответил Ловефелл. – Боюсь, однако, что если я останусь, чтобы тебя выслушать, то...