Из-за плотной занавески полным достоинства шагом вышел пушистый белый кот. Он гордо задрал хвост, а его жёлтые глаза яростно зыркнули в сторону инквизитора. Он подошёл к Ловефеллу и без предупреждения прыгнул ему на колени. Как ни странно, даже это движение коту удалось выполнить с достоинством.
– Прости, бог пламени... – Арсанес вскочил на ноги. Ловефелл поднял руку.
– Оставь, – приказал он и почесал животное за ухом.
– С твоим телом ничего не случится, – заверил волшебник, схватывая на лету опасения Ловефелла. – По крайней мере, пока твой недостойный слуга может принимать тебя в этом доме, который не может служить даже хлевом для свиньи, которая...
– Довольно, – приказал инквизитор. – Говори, если есть что сказать.
– Поверь, мастер Нарсес, что моё сердце трепещет от пронзительного наслаждения, что я, который был всего лишь учеником твоих учеников, теперь могу поделиться с тобой знаниями, которые ты ищешь. – Чернокнижник снова присел на краешек стула.
Или, вернее, поделиться со мной той частью знания, которую ты хочешь, чтобы я узнал, поправил его мысленно инквизитор. Ты опасный человек, Арсанес, и я думаю, что своего учителя ты так же сильно ненавидишь, как и, не сомневаюсь, боишься его. Но я, Арнольд Ловефелл, инквизитор из Амшиласа, тебе для чего-то нужен. У меня есть что-то, что ты хочешь получить, хотя, Бог мне свидетель, я не уверен, что это может быть. Но зато я глубоко верю, что ты пойдёшь на многое, чтобы у меня это забрать.
– Говори, – повторил он. – Говори всё, что ты узнал о женщине.
– До меня дошли слухи, что она рискнула вызвать князя Берития...
– Она призвала Берития? – Прервал его Ловефелл, не поверив в первый момент словам чернокнижника. – Мы говорим об одном и том же Беритии, убийце, описанном в Гоэции царя Соломона?
Кот поудобнее устроился на коленях инквизитора с глубоким, басовитым урчанием.
– Именно о нём, о величайший из мудрецов. Она призвала волков, медведей и льва, чтобы заключить его в круг природы и заставить выполнять её никчёмные приказы.
Ловефелл в очередной раз подумал, насколько необыкновенной женщиной была мать Мордимера. Он определённо чувствовал к ней не симпатию, но нечто вроде уважения, с каким командир армии слушает о необыкновенных подвигах врага. Впрочем, кто мог знать, кем была сегодня Прекрасная Катерина? Всё ещё враг? Уже союзник? А может, как одно, так и другое? Прошло всего четыре года от её пленения, но в Амшиласе не время имело значение, но святой пыл монахов и инквизиторов, занимающихся заключёнными. За четыре года из этой глины можно было сформировать новую скульптуру, и Ловефелл надеялся, что именно так и произошло в этом случае.
– Это ей удалось?
– Она соткала магию с почти таким мастерством, как если бы имела честь быть подножием у твоих ног. – Чернокнижник опустил голову. – Но приказала Беритию, что он посвятил своё время и свои силы Роксане, твоей смиренной рабе и ученице. Как ты изволил утверждать: талантливейшей. Он осмелился отказаться от выполнения этого приказа.
– Роксана, – повторил Ловефелл, и память создала перед его глазами образ черноволосой красавицы со смуглым лицом и глазами цвета озёр, скрытых среди гор Гиндукуша. – Я помню Роксану. Да, мне кажется, я её помню... Что сделала тогда Катерина?
– Она наказала князя Берития болью, какой он не испытывал со времён, когда ты, о острие вершины власти, соизволил одарить его мукой пламени. Эта девка приказала льву, чтобы тот его сожрал. Разве не мило? – Чернокнижник рассмеялся по-настоящему, искренне и радостно, но потом сомкнул губы и склонил голову в знак полной покорности и уважения. – Мой господин, по всей вероятности, представляет себе ярость князя Берития, когда в конце концов ему удалось вернуться.
– Я даже не предполагал, что его можно удержать в круге природы. Я сам, – Ловефелл закрыл глаза, чтобы позволить течь воспоминаниям, – я сам призвал его в круг огня. Окружил ифритами... Когда-то...
– Я бы и не решился на подобную попытку, – сказал Арсанес. – Я, который изучал прекраснейшее и благороднейшее из искусств дольше, чем длилась жизнь большинства людей. Так сколь великую силу имела женщина, которая смогла это сделать? А она была шлюхой, учитель. Капризной, словно горный ветер. Влюблённой в себя и красивые предметы, словно жена престарелого визиря. Величайшее и благороднейшее из искусств она воспринимала по образу и подобию возлюбленного, которого раз принимает с любовью, чтобы потом заняться кем-то другим. Представь себе, господин, сколь огромную силу она могла бы иметь, если бы прошла тщательное обучение, если бы получила даже не благодать испить мудрости, струящийся из твоих уст, но благодать служения слабейшему из твоих учеников. Обладает ли её бастард подобными способностями?
Арсанес задал этот вопрос как бы между прочим, и Ловефелл так же, как бы между прочим, ответил:
– Его ценность подобна ценности закрытой коробки, в которой покоится золото.
– Я верю, что в своей безмерной мудрости учитель моих учителей нашёл способ, чтобы открыть эту коробку? Или... разбить её?
Ловефелл подвигал пальцами по шкуре разлёгшегося на его коленях животного, а кот посмотрел на него янтарными глазищами и от удовольствия запустил когти ему в бедро.
– Быть может, – ответил инквизитор. – Безусловно, я дам тебе знать, когда придёт подходящее время.
– Я не достоин, чтобы кожа, содранная с моей спины, служила половиком, по которому будут ступать твои святые ноги! – Воскликнул Арсанес. – Но знай, что я с нетерпением жду тот славный день, когда Шахор Сефер вернётся в руки законного хозяина.
«Если Нарсесу приходилось каждый день говорить с такими чудаками, я не удивлён, что он всё время был в ярости», – подумал Ловефелл. Он знал, однако, что не должен дать себя обмануть первому впечатлению. Чернокнижник мог казаться слугой, ослеплённым блеском господина, мог создать впечатление пресмыкающегося идиота, но на самом деле он должен был быть опытным и сильным человеком. – «В конце концов, он выжил при дворе Нарсеса, что не было, как мне кажется, такой уж лёгкой задачей. А Арсанес не только выжил, но ещё и в совершенстве обучился тёмному искусству».
– О, конечно, ты этого достоин, – ответил инквизитор лёгким тоном. – Если Нарсес вернётся, я напомню ему о твоих словах.
Может, ему показалось, что Арсанес побледнел, услышав это предложение?
– Где сейчас Катерина? – Спросил он его.
– Там, где и ты был, о господин, сила которого извергается, словно прозрачные источники Эльбруса, – сказал покорным тоном чернокнижник. – В грязном хлеву, называемом последователями ложного Бога Монастырём Амшилас.
– Ты знаешь, кто она сейчас?
– Нет, учитель. – По лицу колдуна пробежала судорога, и Ловефелл был уверен, что в этот момент Арсанес представил себе, что он сам попадал в монастырские подземелья. – Но я подозреваю, что...
– Что её сломали, – закончил за него Ловефелл. – Ибо если уж они смогли сделать это со мной...
Арсанес изо всех сил пытался сделать вид, что не услышал этих слов.
– Смею полагать, господин, что женщина выполняет волю наших врагов. Но, может быть, ошибаются те, кто считает, что лаву, бьющую из кратера вулкана, можно загнать обратно в глубь земли.
«Похоже, он говорит обо мне», – подумал инквизитор. – «Но пусть его. Если он хочет верить, что я стану когда-нибудь Нарсесом, пусть верит. Но я, как Бог свят, не собираюсь возвращаться туда, откуда пришёл. Ибо я не только прошёл слишком долгий путь. Важнее, что быть тем, кто я есть, это выбор моего сердца».
– Так значит, женщина в Амшиласе, – сказал он, с одной стороны радуясь, что его подозрения были подтверждены, с другой опасаясь, что в такой ситуации он ничего уже не будет в состоянии сделать.
– Именно так, учитель, – подтвердил чернокнижник.
– Зачем ты оставил мне сообщение? Зачем ты хотел меня видеть? Ты ведь знаешь, кто я, и знаешь, что я должен доставить в Амшилас и тебя.
– Господин мой и повелитель, ты Нарсес, Пламя Персии, и ты останешься им во веки веков. Арнольд Ловефелл это лишь грязные лохмотья, которые ты сбросишь, чтобы снова засиять блеском, потрясающим твоих верных учеников. Я осмелился оставить тебе сообщение, чтобы ответить на все вопросы, которые ты захочешь задать.