Три дня вне родного дома были подобны трем ярким флагам на ветхом здании. И все же Петр с радостью торопился домой. В голове у него шумело, как весной в улье. Ему хотелось запереться в комнате и погрузиться в работу... В какую работу?
И вот он снова услышал укоризненный вопрос матери:
— Где ты опять пропадал, сынок? Я так беспокоилась! Вдруг, думаю, не вернешься.
Глаза у нее были грустные. На старости лет она заслужила лучшую жизнь, подумал Петр, глядя на мать, и впервые заметил, что она сильно постарела после смерти отца, ссутулилась, лицо ее сморщилось и поблекло.
Петр уныло сидел за столом, над которым жужжали мухи, не знал, куда деть руки, ему было не по себе, он мучился, как трусишка школьник, не сделавший домашнего урока. Уставившись на грязную скатерть, он представлял себе родной город, словно глядел на него с птичьего полета. Жалкие, обветшалые домишки, смрад в подворотнях. Вот вереницей тянутся жители, следом за ними Петр Хлум, который воображал, что станет врачевателем их недугов. Ха-ха! А сейчас сам плетется в хвосте, кутаясь в ветхое пальтишко... Трутень!
Такое настроение часто овладевало юношей. Но в конце концов он махал рукой, закуривал сигарету и... В общем, не стоит слишком уж сокрушаться. Ведь самое важное — не дать окончательно прижать себя к стене.
Именно сейчас.
Но палуба колеблется под ногами.
— Ты хочешь быть полезным членом общества? — спрашивал себя Петр и снова ужасался своему образу жизни. Выходит, что полезно быть трутнем, разлагающим элементом общества. Это единственное, что имеет смысл в наше время.
И вот он уже видит себя не на качающейся палубе, а в покачивающейся колыбельке. Кудрявый младенец, безмятежно сосет собственный палец. Ну, конечно, все это так знакомо, и нечего бояться.
И Петр спокойно вышел из дому: пройдусь по бульвару, загляну в распивочную.
Но едва он увидел пыльную улицу, замарашек-детей, собак, старух, как поспешил обратно домой и взялся за перо.
Петр писал. Это были не стихи, не начало романа, а статья «Разложение современного общества». Подзаголовок гласил: «Наша цель — революционные преобразования».
Юноша исписывал страницу за страницей.
Уже близился вечер, когда Петр поставил последнюю точку, распрямил спину, собрал все исписанные листки, не без сожаления подержал их в руке и швырнул в печку.
Сын и мать сели ужинать. Петр наблюдал медлительную повадку матери. Какими жилистыми стали ее руки, как уже нетверды их движения. Садясь за стол, она сняла головной платок, и Петру показалось, что и голова ее стала меньше.
После недолгой отлучки из дому ему стали заметнее эти мелкие перемены.
— Вчера ночью мне приснился покойный отец, — заговорила Мария. — Ничего не сказал, только все глядел на меня, потом этак озабоченно покачал головой и исчез. А я проснулась, и мне показалось, что от него еще осталось сияние.
Петр молча ел скудный ужин.
— А как ему не хотелось уходить, — всхлипнула мать. — Видно, потому, что он не сказал того, что было на сердце.
Было тихо, только жужжали мухи.
Петру снова почудилось, что он стоит на колеблющейся палубе.
— И все глядел на дверь, — продолжала мать. — А потом на меня. Мол, где сын, когда вернется, придет ли сегодня домой? А ты все не шел.
Впервые за долгое время Петр провел этот вечер дома, был кроток и заботлив. Казалось, он набирается духу для какого-то поступка, как лягушка, готовая выпрыгнуть из лужи.
В дверь постучали, вошла Трезалиха.
— Вот это гостья, глазам не верю! — сказала Мария.
— Да, это я, — несмело улыбнулась Трезалиха. — Иду мимо и думаю: загляну на минутку. У меня радость: наша Роза выходит замуж. Хороший человек он, я очень довольна, а все-таки сердце ноет, жалко отпускать дочку из дома.
Мария кивнула:
— Чем больше детей, тем больше приходится терпеть материнскому сердцу.
Трезалова утерла слезы:
— И все-таки, скажу я вам, — Эвжен мне всех дороже.
Соседки принялись вспоминать свои молодые годы.
Петр смиренно прислушивался к их разговору; так мы внимаем голосам земли и биению жизни.