— Супруги? — насмешливо отозвался незбышский земан[34] Граз. — Женщине полагается молчать в костеле, значит, и в порядочном христианском доме. В такие дела им лучше не вмешиваться.
Хозяйку Голман встретил во дворе, она знала обо всем от замужней сестры, жившей в Подбуках; недели две назад Бейловец уже закидывал удочку этой сестре насчет брака ее племянницы Сидонии.
Сестра упросила Голмана еще раз наведаться к Гразу, она, мол, даст Голману знать, когда лучше всего приехать, и головой ручается, что старый упрямец уступит. Сидония уже слышала о молодом Лихновском, а с тех пор как узнала, что он к ней сватается, только о нем и думает, готова за него замуж хоть сейчас. Он, мол, из себя видный, а главное — офицер. Какая честь иметь в семье офицера! Сидония, бедняжка, даже аппетит потеряла, не ест, не спит, боится, что похудеет и будет плохо выглядеть на смотринах.
— Где он мог бы увидеть ее в воскресенье? — спросил Голман супругу Граза. — Он хочет с ней познакомиться. Пока господин Лихновский служил офицером, он, вы сами понимаете, знал немало женщин и разбирается в женской красоте. Но будьте покойны, я ему вашу дочь расписал так, что она ему наверняка понравится. — Голман даже прищелкнул пальцами. — Так куда же нам приехать в воскресенье, сударыня?
— Ну хотя бы в Раньков, на богослужение, и вместе позавтракаем в гостинице.
— Отлично, — сказал сват. — Итак, до свиданья в Ранькове!
Он уселся в желтую плетеную таратайку, и кучер взмахнул кнутом.
И вот Сидония и ее мамаша познакомились с Лихновским, он обменялся с ними несколькими учтивыми фразами, — а в Ранькове с него не сводили глаз местные барышни и дамочки, — после чего папаше Гразу пришлось выдержать жестокий натиск женской половины своей семьи. В конце концов он уступил, и дочь вышла замуж за Лихновского.
Молодой Лихновский оказался неплохим хозяином. Он накупил чешских и немецких книг о сельском хозяйстве — севе, многополье, откорме скота, выращивании плодовых деревьев, проштудировал их и — удивительное дело — стал разбираться во всем. Он даже ввел в своем имении кое-какие новшества, которых местные земледельцы не знали, а если и знали, то не решались применять. А распоряжаться людьми Лихновский научился еще в армии.
Главным его помощником и опорой был эконом Милиткий, которого еще отец, старик Лихновский, в свое время переманил из епископского именья.
Дознавшись от эконома, почему отец взял к себе в именье некоторые семьи, Станислав Лихновский тотчас уволил этих батраков и нанял других. Нанять было нетрудно — много умелых работников подолгу оставались без дела и только в страдную летнюю пору находили временную работу; к осени их опять увольняли — живите, как сможете.
Попробуй проживи!
Глава восьмая
В компании картежников было много пересудов о браке молодого Лихновского. Говорили, что он женился удачно, что старый Граз будет надежной опорой, в случае, если молодого помещика «затрет». Кто бы сказал о старике, что у него столько денег! Встретьте вы его на улице, — пожалуй, подадите ему милостыню.
— Интересно, — рассуждали картежники, — каков молодой Лихновский: такой же любитель перекинуться в картишки, как был его отец?
Об этом ничего не было известно.
В тот раз они трое суток сряду не вылезали из-за карточного стола. Начали игру в Седлчанах, кончали в Невеклове, да потом еще доигрывали у Фассати.
Пухерный сильно проигрался — как никогда. От Фассати он направился к Хлуму и потребовал долг, шестьсот крон, деньги на бочку. Он, мол, больше не может ждать. Шестьсот крон и двести крон процентов за все время. С деньгами, мол, у него плохо, расходы большие, сын учится в кадетском корпусе, это стоит кучу денег.
Хлум дал ему двести крон, остальное обещал через две недели.
Если он не сдержит обещания, придется подавать в суд, предупредил Пухерный и, сердитый, вышел из пекарни; на самом деле он был раздосадован проигрышем. «Если Хлум отдаст мне хотя бы половину, я с этими деньгами сорву банк и верну проигранное».
Хлум решил на сей раз во что бы то ни стало сдержать слово. Да и впрямь, дело было нешуточное.
В те дни из Женевы пришло сообщение, что двадцатитрехлетний итальянец Луиджи Луччени убил императрицу Елизавету, супругу Франца-Иосифа.
Раньков был взбудоражен. Нищие на улицах плакали, окружной начальник не показывался на бульваре. Даже в податной управе был глубокий траур, чиновникам хотелось поскорей уйти домой и предаться там скорби по императрице.
Настоятель костела без передышки служил молебны за упокой августейшей души и за здравие царствующего монарха. Альма Вальти и Еждички, отец с сыном, не пропустили ни одного молебна и тоже проливали слезы вместе с законоучителем Коларжем и нищими, среди которых особенно усердствовала Симайзлиха.