Трактиры по вечерам были переполнены, в распивочной Фассати стоял шум и гам, как в ярмарочные дни.
— Это же заговор против царствующей фамилии! Безбожники, анархисты и другие социалисты хотят ниспровергнуть богом установленный порядок в Европе. Сейчас они взялись за Австро-Венгрию. Не удалось в России, решили отыграться на нас, — разглагольствовал настоятель Дусилек, который тоже не вынес домашнего одиночества и почтил своим присутствием компанию, собравшуюся у Фассати.
— Такая честь для меня, — встретил его Фассати. — Такая честь. — Он кланялся и прижимал руку к сердцу.
Чешпиво вытаращил глаза, кинулся к настоятелю и облобызал ему руку, хотя тот упирался. Эта паства, особенно типы вроде Чешпивы, так обслюнявят руку, что потом ее дома полчаса отмываешь щеткой.
Его преподобие, духовный пастырь, пил очень умеренно, а другие гости, особенно Трезал и Чешпиво, приналегли на вино.
— Да, да, — сразу подхватил Чешпиво. — Вот именно, анархисты! И социалисты тоже! Разве императрица заслужила такую участь? Такая дама, так сказать, родная мать нам всем.
— Не ездила бы она за границу, приехала бы к нам, в Чехию, здесь бы с ней ничего не случилось! Никто ее и пальцем не тронул бы, — произнес после паузы Трезал, выпил вина и стал по привычке крутить усы — видно было, что он собирается произнести тираду.
— Да, лучше бы не за границу, а к нам, в Чехию, — несмело согласился кто-то. — Только что мы, у нас ей неинтересно. Ни разу к нам эта знатная дама не приезжала. Ей больше по вкусу была Венгрия, это известно.
«Еще бы, — подумал Хлум, — ее тянуло к нафабренным усам, к венгерским магнатам».
— А вдруг приехала бы она к нам, и это случилось бы в Праге. Тогда нам всем не поздоровилось бы, — сказал Грдличка.
— Верно, — согласился Трезал. — Но только будь она у нас, ее охраняли бы сыщики, толпы сыщиков. Точно так, как государя императора, когда он изволит бывать в Чехии.
Его преподобие нахмурился.
— Как это так, не поздоровилось бы? — повысил голос Чешпиво. — Что вы этим хотели сказать, господин Грдличка?
— Что хотел сказать? А то, что у нас могли бы отнять автономию, которую нам обещали, да так и не дали!
— Ха-ха-ха! — загоготал Чешпиво. — Автономию! А может быть, вам подавай еще собственную армию, а?
— Как бы не так, будет вам автономия! Скорее уж осадное положение[35], — вставил Хлум.
— В нынешние прискорбные дни не пристало заводить политические споры, — сдержанно сказал священник и тут же благосклонно улыбнулся. — Поговорим об анархистах, социалистах и прочих безбожниках, но оставим в покое автономию и подобные темы. Это дело парламента и министров. Я за то, чтобы мы, избрав депутатов в парламент и закончив выборы, забывали о политике. Пусть остынут горячие головы, и чем скорее, тем лучше для всех нас. А кроме того, кто из наших граждан разбирается в политике? Никто. И слава богу. Если бы не было политики, дорогие сограждане, все было бы мирно и все мы любили бы друг друга, как подобает истинным христианам.
— Вот и я так говорю! — усердно поддакивал Чешпиво, косясь то на священника, то на Трезала. — Не будь анархистов и социал-демократов, всюду был бы мир и благодать. Да еще не будь евреев! Демократ, домо-крад. Эти безбожники хотят, чтобы не было ни армии, ни полиции, пусть, мол, люди перережут друг друга. Вот чего им надо!
— Да, да, вы правы, им бы только убивать и грабить, — кивал священник. — Они хотят отнять добро у известных своим усердием сограждан, потому что сами лентяи и не нажили ничего. Пусть, мол, с ними поделятся другие. Отреклись от бога, а до чего это доводит? — разошелся духовный пастырь. — И это они называют, простите меня грешного, естественными правами человека!
— Никаких естественных прав нет, есть только то право, что от бога, — решительно объявил Чешпиво и сделал свирепое лицо.
— Вот именно, — подтвердил священник, убрал свои белые руки под стол и слегка нагнулся. Все ожидали, что он скажет что-нибудь важное, но он, подумавши, заключил:
— Сегодня я что-то увлекся, просидел здесь дольше, чем следует. Пойду домой.
Он поднялся и вышел во двор, потом вернулся и задержался около картежников.
— Задаст ему сегодня его экономка за то, что он загулял, — сказал Грдличка.
— Вечно у вас одна и та же шутка, — проворчал Чешпиво. — Если б все священники были как наш, людям лучше жилось бы на свете.
— А по-моему, жилось бы лучше, будь побольше таких, как наш доктор Штястный, — возразил Грдличка.
35
По-чешски каламбур: «автономия» — «статни право» — «statni pravo», осадное положение — «станне право» — «stanne pravo».