«Как бы шрам не изуродовал мальчика на всю жизнь.» — тревожно думал он.
Едва он взялся за створку двери, в лавку, вытаращив глаза, ввалился Чешпиво.
— Что случилось?
— Пухерного хватил удар! — выпалил Чешпиво. — На площади, у самого трактира Фассати, — свалился наземь и помер. Боже мой, какая легкая смерть! — Чешпиво перевел дыхание. — Хотел бы и я так уйти на тот свет.
— А ведь он только что был здесь... Как же с деньгами? — встревожился Хлум.
Надо бы сбегать к жене Пухерного. Но разве можно справляться о деньгах в такой тяжелый момент? Что подумает вдова, что скажут соседи? Дескать — Хлум бесчувственный человек, у него нет ни уважения к покойному, ни сочувствия к горю его родных. Расписку в погашении долга можно получить и после похорон. Ну и дела!
Но от жены Хлум скрыл свою тревогу.
Когда Чешпиво ушел, Мария сказала:
— Пухерный был слишком толст, сердце у него заплыло жиром, — видать, оттого и помер. Хорошо еще, что ты успел с ним расплатиться. — Помолчав, она продолжала: — Как-то хоронить его будут? Народу небось соберется туча. И, уж конечно, речи станут говорить, он ведь был патриот, и в «Соколе»[39] состоял. Одна беда — много пил, играл в карты.
— Пухерный — патриот? — усмехнулся Хлум. — Ох, Мария, скажешь тоже!
— Ну конечно, он был хорошим чехом, — с легким раздражением повторила жена и пошла посмотреть, как спит Петршик.
«Бедняжка, — думала она. — Даст бог, до свадьбы все заживет, лицо опять станет гладкое, как у ангела».
Хлума грызла тревога о деньгах, отданных Пухерному. Но он не сомневался, что все будет в порядке, и не зашел к вдове. Что она о нем подумала бы, что сказали бы соседи!
В те дни — невиданное дело! — жители Ранькова проявляли живой интерес к газетам. Их увлекали подробности о Луччени, убийце императрицы Елизаветы. Что он делал в Женеве накануне покушения, какие дал показания, будучи арестован, каков будет приговор суда? Повесят его? Обезглавят?
Траур по Пухерному заметно потускнел из-за этих событий. Помри он в другое время, то-то было бы разговоров в трактирах и в домах, то-то было бы пролито слез в распивочной Фассати!
В час, когда из дома покойного торговца тяжким шагом вышли четыре факельщика в ливреях, прозванные «черными воронами», и понесли к черному с серебром катафалку гроб с останками Фердинанда Пухерного, начиналась погребальная церемония и в Вене, — на седьмой день после покушения.
Весь Раньков, как и столица, был на ногах.
Под звуки духового оркестра бывшего военного капельмейстера Турека черный лакированный гроб с серебряным крестом на крышке, везомый парой вороных коней (их безвозмездно предоставил Голман, верный компаньон покойного как в торговых, так и в карточных делах), медленно двигался вверх по улице, к Большой площади, где тарелки оркестра грянули так оглушительно, что никто уже не слышал собственных слов.
За гробом этого раньковского воротилы шла вдова в глубоком трауре, опираясь о руку сына, облаченного в голубой кадетский мундир и заметно возмужавшего с тех пор, как он покинул местную гимназию с весьма посредственными отметками по математике, родному языку, географии и истории.
А сейчас — какой щеголь! Ах, если бы покойный папаша мог взглянуть на него хоть одним глазком! А как порадовался бы покойник, увидя в погребальном шествии не только местную пожарную команду и членов пресловутого кружка любителей рыбных блюд «Рождественская рыба», но и командира гарнизона с двумя офицерами.
Катафалк Пухерного свернул с площади в переулок, что ведет мимо школы и развалин монастыря к раньковскому кладбищу; а в этот момент в Вене, в полутемной дворцовой часовне, на гроб императрицы Елизаветы были возложены четыре короны: венгерская королевская, эрцгерцогская австрийская, тиара принцессы и императорская корона Марии-Терезы. Рядом с гробом, на подушке лежали ее белые перчатки и веер, которым она в ночь свадьбы обмахивала виски Франца-Иосифа.
«Как летит время! Давно ли был придворный бал, — думал обергофмейстер князь Лихтенштейн, глядя на усопшую, — когда она впервые обмахивалась этим веером?» Ему вспомнилось, как Елизавета скрывалась от Франца-Иосифа в Венгрии и на острове Корфу и над томиком стихов Гейне мечтала там о любви.
Гофмейстер подал его величеству ключ от гроба.
И в этот самый момент кони помещика Голмана, тащившие катафалк с гробом Пухерного, остановились как вкопанные у раньковского погоста. Оркестр уже затихал, ишь слегка позвякивали тарелки. В воцарившейся тишине вдова, точно по команде, снова заголосила. Сын поспешно обнял ее и оглянулся на командира гарнизона.
39
Созданная Тыршем в 1862 г. спортивная организация «Сокол» носила патриотический характер.