— Брани, брани, поделом мне! — повторял воспрянувший духом Хлум. Он будто снова помолодел.
Ни он, ни жена больше не отваживались сетовать на судьбу.
Сколько же они не виделись со старым другом? Четверть века? А где был Янатка все это время?
— Жил в Германии, в Швейцарии, во Франции. Потом опять вернулся в Германию.
Умытый, причесанный, одетый в чистую рубашку, Янатка выглядел уже совсем иначе и с аппетитом ел все, чем его угощала Мария. Видно было, что он очень устал от ходьбы в такую непогоду, но старался не показывать этого.
Петршик с любопытством рассматривал его, а когда гость погладил мальчика по голове, тот прильнул к нему и спросил с живым интересом:
— А красиво во Франции? Там растут апельсины, да? Вы видели, дяденька, как они растут на деревьях?
— Нет, малыш, не видел. Они зреют на юге Франции, а я был только на севере. В столице Франции Париже я прожил всего три месяца, да и то зимой. — И, повернувшись к Хлуму, Янатка продолжал: — Видел я там немало — громадные дворцы, красивые дома, Триумфальную арку и гробницу Наполеона. Но больше всего меня интересовала Стена коммунаров. — И, опять погладив Петршика по голове, он сказал: — Там, малыш, похоронены рабочие, которые боролись за справедливость. Вырастешь большой, прочтешь о них в книгах и полюбишь их.
Этот странный человек умел так ласково улыбаться.
— Побывал я и в Швейцарии, — продолжал он, — там мне жилось лучше, чем в других странах. Но меня выслали оттуда. Был и во Франции, и два раза в Германии, все искал, где полегче. Но бедному человеку всюду трудно живется. И все-таки многое изменилось, теперь не то, что было прежде, приятель. Нынче рабочим уже не приходится бежать в Америку, как приось Пецке, Главачеку и Кохману. И Резлера[40] с семьей выслали, с ним мы дружили больше всех. И с Зоулой, — я был в его пятерке.
Хлум оживленно кивнул.
— Верно, верно. Моим подмастерьям, например, жилось совсем неплохо. Все мы жили как одна семья.
— Положение изменилось и еще будет меняться в пользу рабочего класса, в это я верю. Прежде до того было худо, что выход мы видели только в терроре. Это с отчаяния. Мы думали, что убить монарха, — все равно что убить монархию. Ошибка! А сколько из-за этого людей погибло! Лучших людей!
Оба вспомнили о покушении на царя Александра. Потом Хлум рассказал, как ему самому пришлось семь лет мыкаться после высылки из Праги. Янатка сообщил интересные подробности о подготовке покушения Софьей Перовской и ее друзьями, — подробности, которыми давно интересовался Иозеф, но не мог узнать их.
— Сколько с тех пор было в России всяких покушений, а царизм все еще жив! Но придет и его последний час.
На другой день, к вечеру, в печи снова медленно разгорался огонь. На дворе было сыро, моросило, в такую погоду печь плохо тянет.
Хлум подбросил последние поленья, потом снял и расколол на дрова вывеску «Иозеф Хлум, пекарь» и стал понемногу подкладывать, чтобы печь топилась подольше.
— Привык я тут сиживать, — сказал он. — Нигде больше не будет так. Все уже спят, а я сижу, бывало, вспоминаю прошлое, всю свою жизнь. Часто думал я и о будущем. Главное, о будущем. Оно казалось мне таким ясным, все как на ладони.
Старый друг Янатка молчал. Отломив щепочку, он не спеша прочищал ею свою трубку.
«Будущее казалось мне таким ясным», — повторил Хлум про себя. — Глаза его расширились, углы рта вздрагивали в горькой усмешке.
Не сиди рядом с ним Янатка, уж он, наверное, разбушевался бы, как обычно. Правда, не приди к нему Янатка, огонь бы не горел сейчас в печи.
— Будущее казалось тебе ясным, — произнес наконец старый друг. — Так всегда бывает. Разве можно жить без надежды на лучшее будущее?
— Я уже потерял ее, — покачал головой Хлум.
— Я тоже, Иозеф; я тоже, — отозвался Янатка, хмуря брови. Он чуть подвинулся и оперся о локоть. — И давно уже, давно!
Блики играли на его лице, казалось, что и лицо и седые волосы его отлиты из бронзы.
— Давно, — машинально повторил и Хлум. Как будто смысл слов не доходил до него.
В пекарню тихо, как виноватая, вошла Мария, ведя за руку Петршика.
— Мальчонка не спит, не знаю, как с ним быть. Просится сюда, к дяденьке, — виновато объяснила она.
— Отоспится еще в жизни, — мягко сказал Янатка и подвинулся, уступая место Петршику. Мальчик сел между ним и отцом и с любопытством уставился на огонь.
Мария осталась стоять в глубине комнаты.
Хлуму и Янатке казалось, что она поникла, как плакучая ива.
— Ну что ж, — после паузы продолжал Янатка, — надо набраться терпения и твердить про себя: «Наг я родился, наг и умру». Подумаешь об этом, и легче на душе.
40
Франтишек Иозеф Главачек (1883—1937), Леопольд Кохман (1845—1912), Иозеф Резлер (1855—1920) — видные деятели чешского социал-демократического движения.