Еждичек не отвечал.
— Что же вы молчите? Так оно и идет: мы работаем для других, а другие работают для нас. Никто не живет на необитаемом острове.
И Хлум, сгорбившись, пошел на работу.
— Эй, приятель! — окликнул его с противоположной стороны улицы сапожник Трезал. — Я с тобой здороваюсь, а ты не видишь, не слышишь, уставился в землю. С чего это, в чем дело? Прежде ты глядел орлом, словно весь мир был твой. Выше голову, Иозеф! Посмотри на меня, — выпрямился управитель харчевни. — Что там ни случись, я не унываю, плюю на все невзгоды, а хлопот у меня, дружище, по горло, особливо семейных.
Хлум улыбнулся, ему не хотелось разговаривать.
— Эвжен опять вернулся из разъездов. Прежде от него были одни огорчения, а теперь, наоборот, радость.
Неужели Трезал назвал младшего сына, десятого своего отпрыска, Эвженом, в честь принца Евгения [46] Савойского, победоносного полководца, каких было так мало среди габсбургского рода? Конечно нет, ведь Трезал терпеть не мог Габсбургов. Сыночка назвали Эвженом просто в честь пражского дяди.
«Эвжен, Эвжен, окривел и потом сто лет ревел!» — поддразнивали его сверстники, и мальчик досадовал, что родители дали ему такое имя.
Трехлетним малышом Эвжен играл во дворе, рядом ходили куры. Мать вдруг услышала душераздирающий крик и выбежала из дома. Что случилось? Она увидела: мальчик зажал руками глаза, по правой щеке льется кровь. Врач ничего не мог поделать, наседка клюнула мальчика прямо в глаз, Эвжен навек остался кривым.
Но даже видя мир только одним глазом, Эвжен замечал в нем немало красоты. У него пострадало зрение, но тем тоньше стал слух, и это было кстати для будущего музыканта. Мальчик пытался играть на старенькой скрипке, но извлекал из нее только резкие, скрипучие звуки. Дома на него кричали, отнимали скрипку, он даже отведал плетки, которая висела над отцовской постелью и считалась в доме самым надежным орудием воспитания.
Но Эвжен не сдавался, всем существом он тянулся к скрипке. Когда он кончил школу, его отдали в ученики к столяру.
— Для этого грубого ремесла хватит и одного глаза, — решил отец.
И Эвжен стал носить доски со двора в мастерскую старого Бегала, а Бегалихе — стружку из мастерской в Кухню, воду из водоема и покупки из лавки. Через полтора года он и старый столяр возненавидели друг друга на всю жизнь.
Пришла весна, и в один прекрасный день Эвжен исчез, словно сквозь землю провалился. Исчезла и скрипка.
— Когда мы ему понадобимся, найдет домой дорогу! — усмехнулся отец.
— Ты думаешь? — возразила мать. — Мальчишка упрям. Весь в тебя, — добавила она.
Трезал засмеялся и махнул рукой, стараясь не поддаваться горю, которое точило его, как червь.
— Каждому, кто хочет чего-нибудь добиться, надо быть упрямым, как я, — самодовольно заключил он, и его посеребренные усы гордо встопорщились.
— А чего ты добился? — с добродушной насмешкой спросила жена, и глубоко уязвленный Трезал взорвался, словно бочка спирта, в которую бросили спичку.
Казалось, задрожали стены, дым пошел столбом, посередине, словно злой дух, стоял, пошатываясь, негодующий Трезал.
На счастье, гнев его бывал недолог, он остывал так же быстро, как вспыхивал.
Разумеется, в молодости бывало похуже. Трезал, озлившись, переворачивал вверх дном не только кухню, где стоял его верстак, но и весь дом: домашние долго боялись показаться ему на глаза.
Теперь буря проходила только с громом, без молнии, — это было не опасно.
Сапожник Трезал управлял бесплатной харчевней для безработных, которую содержала городская община. Жалованья ему не полагалось, зато была квартира и определенная сумма в месяц на даровые обеды для голодных. Разумеется, из того же котла кормилась многочисленная семья Трезала, тут уж ничего не поделаешь, будь ты хоть честнее честного. Таким образом, скудные порции случайных нахлебников становились еще скуднее.
Старший сын Трезала Адам выучился у отца сапожному делу. У Адама было железное здоровье, но его подкосила военная служба в Тироле. Отслужив три года, он вернулся с ревматизмом и черт знает еще с чем и медленно умирал, лежа в темной каморке.
Летом его послали на поправку к родственникам, в деревню Павлов. Работа в поле вернула ему здоровье, и он навсегда остался в Павлове, женился на крестьянке, взял за ней избенку да хлев с козой, зимой сапожничал, летом он и жена батрачили у помещика. Адам привык и обжился в деревне, а братья вспоминали о нем с пренебрежением.
— Этот осел Адам женился на такой деревенщине, что уж лучше б повесился. А ведь он повидал свет, мог бы устроиться и получше.