«Молоко кипятится на спиртовке…»
Молоко кипятится на спиртовке.
В окно стучится мерзлый снег.
Я рисую силуэты Вашей головки.
В соседней комнате песни коллег.
Пусть там стучат всё время посудой,
Пусть там балалайка беспрерывно бренчит –
Я Вас никогда, мой друг, не забуду,
Как не забуду русский алфавит.
Пью молоко и заедаю галетой,
А в мечтах – Ваша шаль и теплый диван.
Почему в любви несчастны все поэты!
Будет ли мне на этот вопрос ответ дан?
Гибель кучера
Туманит голову разжиженная каша
Костей изломанных, покрытых мясом.
Теперь – ничто, а был румяный кучер Яша,
Кричавший: «берегись, с дороги» басом.
Кафтан изодран; две руки отдельно
Каким-то чудом целые, окрестясь…
Остатки тела грустно, колыбельно
Окутала, как ватой, уличная грязь.
Толпа зевак струит пустые взгляды,
Дрожат колени. Страх блестит, как моль.
Холодный воздух отравляют яды
И на душе печаль и боль.
«Я опять, как маленький…»
Я опять, как маленький,
Я опять в саду.
Ротик чистенький, аленький.
Я вишни краду.
Садовник не бдительный
Ушел с поста.
Мой путь утомительный,
Как верста.
Ах, что Вы скажете:
Я горю, как огонь,
Может быть Вы завяжете
Мою ладонь.
Кровь течет струйкой аленькой,
Я боюсь и кричу,
Я совсем как маленький.
(Я не шучу).
«Стоять на пристани плывучей, зажавшись…»
Стоять на пристани плывучей, зажавшись
Между кулями с посыревшей мукой,
Прикоснувшись к перилам, к железу, к ржавчине,
И быть захваченным неразъяснимой тоской.
Смотреть на воду темновато-грязную,
Ударяющуюся о быки,
Повторять какую-нибудь фразу бессвязную,
Шершавую, как башлыки.
Пахнет сыростью и еще чем-то особенным,
Неразличимым, но густым.
Пароход из огромной утробы
Выбрасывает сероватый дым.
«С палубы чистенькой и беленькой…»
С палубы чистенькой и беленькой
Я смотрю вниз, как носят матросы груз;
Мукою измазаны их передники
И лица, как разрезанный арбуз.
Берега заманчивы и ласковы,
Но на сердце – странная боль.
«Ну, живее, живей подтаскивай,
Разболелась, что-ли мозоль?»
Воздух светлый и чуточку пахнущий
Бочонками соленых рыб…
Прошел кто-то тяжело ахающий
Под тяжестью бесцветных глыб.
И внезапно улыбка запряталась
И безумный, сжигающий стыд
Всё сильней, горячей обхватывал
Сердце, запылавшее от обид.
Бесконечное стихотворение
Я видел зеленое поле
И медную луну,
Опустившуюся на травку,
Стосковавшуюся в неволе,
Любящую весну,
Весну в поле.
И цветочки и канавку.
Я видел в поле
Цветы и почки.
Непослушные дочки
Бегали на воле.
Непослушные дочки
Видели поле
И медную луну,
Опустившуюся на травку . . . . . . . .
«В чем? В шелку-ли, в арестантском халате?..»
В чем? В шелку-ли, в арестантском халате?
Не всё равно?
Когда думаешь о вечной расплате
И смотришь на дно.
Будет резать железо ноги
Или кольца украшать труп.
Все равно, когда на дороге
Уступ.
Слезы, музыка, шелест платья
Или тихий церковный звон.
Я лежу, ты лежишь, в объятьи
И сегодняшний день сотворен.
«Мечтаю, как мальчик, я об этой встрече…»
Мечтаю, как мальчик, я об этой встрече,
Гадаю, что эта встреча мне принесет;
Мою душу вылечит или искалечит?
Вылечит, если сосчитаю до трехсот.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…
Боже! Вдруг не успею. Карточный дом упадет.
Точно декламатор, которому кричат: «Просим, просим!» –
Я волнуюсь. Может быть совсем не придет.
Нет! Этого не будет. Я успел сосчитать. Вот удача!
Домик не повалился. Значит – хорошо.
Не придется больше томиться от плача
И от бессонницы принимать противный порошок.
«Ветер жестокий бьется о ставни…»