Он снова сделал глубокий вдох — чтобы успокоиться. Силана была в этом уверена.
— Я очень хочу все здесь нахрен разнести. И наорать на тебя. Только кто я такой, чтобы на тебя орать?
— Вы мой гладиатор. Если вы хотите ругаться, я не стану спорить.
— Да, — он рассмеялся. Хрипло и невесело. — И слушать тоже.
— Простите.
Почему-то все их разговоры в конце концов приходили к одному и тому же.
— Я и правда проиграл. Этот Коэн меня сделал.
— Он навязал вам бой в невыгодных условиях, — осторожно заметила Силана, вытаскивая следующий осколок, положила на тумбочку возле кровати — как могла аккуратно. Было неловко, что она все вокруг пачкала. Пол, и одежду Рейза, и теперь даже тумбочку.
— Да плевать мне на бой и на него! — вдруг рявкнул Рейз.
Силана вздрогнула.
— Ты не должна была идти к этому проклятому ключу. Не должна была так с собой поступать, ты хоть понимаешь? Что так нельзя. С тебя крови натекло, будто свинью зарезали. Что…
Силана посмотрела на него, и он замолчал. Мгновенно, как будто одним взглядом она украла его голос.
— Я не могу позволить себе проиграть, Рейз.
— И тебе плевать, чем расплачиваться за победу?
— Нет, — честно призналась она. — Но это, — она кивнула на свои изрезанные, пульсирующие алым пламенем ступни. — Это совсем немного. Этим я готова платить.
— Ты больная.
Он был прав, наверное, и Силана ничего не могла ему возразить.
Она действительно была больна, глубоко изуродована и обожжена войной. Искалечена.
И у нее был всего один способ сохранить то немногое, что еще оставалось — мамин дом, мечту о мирной жизни.
Рейз подошел ближе на шаг, Силана подумала — чтобы встряхнуть, отругать.
Но он просто опустился на одно колено возле кровати.
— Прости меня. Я тебя подвел.
Это было так странно, так внезапно — что он просил прощения, что смотрел на нее снизу вверх, и два витка цепи вокруг его шеи казались неестественно черными.
— Вы не виноваты.
— Помолчи и дай договорить до конца. Я тебя подвел. И все, что случилось — на мне. Уверен, твоя Мелеза еще прибежит с меня за это спрашивать.
— Рейз…
— Просто дослушай. Я больше никогда так не сделаю. Чего бы мне ни стоило, я больше не буду проигрывать. Тебе больше никогда не придется идти по стеклу. Поняла меня? Дальше драться буду только я.
— Я…
— Скажи, что поняла. Или прямо сейчас я пойду и отменю наш контракт.
— Рейз.
— Говори, — он смотрел решительно, упрямо. И Силана ему верила. Да, он пошел бы и отменил контракт. И потом всю жизнь сожалел бы о своем решении.
— Я поняла вас. Я больше не стану вмешиваться. Не злитесь на меня так.
— Ты даешь мне слово?
— Да.
Но Силана чувствовала, что не сдержит обещание.
***
Рейзу повезло в одном — Мелеза так и не пришла. Видимо, не смогла или вообще не видела поединок. И он этому радовался: разбираться с ее истерикой из-за бедной израненной Силаны не было ни сил, ни желания.
Было паршиво и погано, и устало крутилась в голове мысль, что к этим ощущениям он уже начал привыкать.
Хотелось взять Силану и потрясти хорошенько, чтобы вытрясти все то дерьмо, которое варилось у нее в мозгах.
А еще было стыдно, и вот с этим чувством Рейз просто не знал, что делать.
Раньше он никогда никого не подводил, и никому не приходилось идти по стеклу босиком из-за его слабостей.
Еще сильнее жгло понимание — он не ошибался. Он все делал правильно, выкладывался на пределе. Коэн просто размазал его, как щенка, потому что мог и был сильнее.
Рейз проиграл. Силана победила.
Все вместе это сложилось в ничью.
Рейз недооценил Парную Лигу и бойцов, которые в ней выступали, и поплатился. Точнее, Силана поплатилась, и вот к этой мысли, что теперь за него расплачивался кто-то другой, никак не получалось привыкнуть.
Силана вытаскивала осколки привычно и очень спокойно, словно каждый день этим занималась. Раны светились, будто в глубине под кожей горел огонь, и это было бы красиво, если бы Рейза не тошнило от всей ситуации разом.
Интересно, что вообще должно вывернуться у женщины в голове, чтобы она ради выигрыша пошла босиком по битому стеклу?
«Я не могу проиграть».
Так она, кажется, сказала Делии?
Иногда Рейз совсем не понимал женщин. Вообще.
Стоять и смотреть молча было невыносимо, и он спросил: