— Обещаю. Но пока все-таки о делах. Я только что из министерства и так рада, так счастлива… боюсь даже расплакаться…
— От радости? Знаешь что? Приходи ко мне и все расскажешь.
— Сейчас? Может, попозже?
— Немедленно! Я тебя встречу.
И хотя она не смогла бы добраться так скоро, я лихорадочно накинул пальто и сбежал к подъезду. Нетерпеливо расхаживая взад и вперед, подумал, что даже не спросил, какую именно весть она собирается мне сообщить. Мензер пригласили на расширенную коллегию Министерства просвещения, чтобы выслушать ее доклад, обобщающий опыт последних лет по трудовому воспитанию старшеклассников. Мирза-муэллим давно ратовал за учреждение почетного значка «Воспитатель-общественник». Возможно, это звание теперь утверждено, и я первый кандидат на его получение? (Латифзаде не преминул поворчать, когда председатель райисполкома Сейранов принес несколько эскизов: «На что похоже, если каждый район начнет изобретать почетные значки? Все будут ходить увешанные ими до пупа. Есть заслуженные учителя, и достаточно».)
Предположения одно нелепее другого теснились в моем мозгу. Наконец я подумал: а что, если дело касается Икрамова, к которому мы недавно обращались с просьбой?
В селение Чайлаг, после разгрома подпольного скотовладельца Ибиша, было брошено много сил и средств. Фермы механизированы, к доильным аппаратам встали комсомолки. Школьники взяли шефство над телятами, выкинув задорный лозунг: «Станем заботливыми няньками в яслях молодняка!» Это была не просто игра. Местный малорослый скот отличался слишком низкими удоями. В семейном обиходе трех-четырех литров хватало, но для колхозной фермы такое количество молока просто нищенское! Закупленные на стороне породистые бычки в стаде не приживались: горные пастбища были им непривычны. Телята-метисы без должного ухода гибли. Только когда изучение рекомендаций ученых местная школа включила в уроки по зоологии и за дело взялся энергичный школьный народ, когда телят стали не просто выпаивать, а брали молоко от их собственных матерей и кормили по часам соской, стадо молодняка на глазах начало выправляться.
Правда, оставалось множество нерешенных проблем. Нужно было соорудить стойла, годные для кормления телят особым жидким кормом в первую неделю их жизни. Приспособить специальные соски. Сколько можно механизировать уборку хлева. Колхоз нуждался также в доставке из Баку переоборудованных доильных механизмов.
Тогда-то я и обратился по старой памяти к Икрамову, прося взять из колхоза попутный груз. (Икрамов уже давно возглавлял автобазу.)
— Твоя идея буксира у нас еще жива, — бодро отозвался он. — Шефствовать над целым районом нам, конечно, не под силу, но одному колхозу с удовольствием поможем. Только, Замин, дай мне какую-нибудь официальную бумагу. Клянусь аллахом, у меня не уходит на сторону ни литра бензина, все запчасти в наличии, но стоит сделать без оправдательной бумажки хоть один километр — всё! Ревизоры живьем сожрут.
Соответствующий документ от имени райисполкома был подписан Сейрановым, и Мензер вызвалась передать его из рук в руки.
Мне пришло в голову, что ведь они с Икрамовым знакомы. Еще с той драматической поры, когда я лежал в больнице, находясь между жизнью и смертью. Икрамов человек впечатлительный, открытый; немудрено, если они разговорятся по душам, и Мензер, с запозданием более чем в пятнадцать лет, узнает всю подноготную моей эпопеи на автобазе. Как пришлось схватиться с тогдашним руководством «банды-базы», и это едва не привело меня к гибели. Не хотелось, чтобы она начала жалеть меня задним числом. А возможно, упрекать себя, что не была тогда со мною рядом?..
…Мензер появилась из толпы в коротком пальто, по-студенчески размахивая портфельчиком. Она подбежала ко мне и поздоровалась шутливым полупоклоном:
— Прошу извинить, товарищ начальник, что замешкалась. Давно ждешь?
— Всегда жду. Привык, — коротко отозвался я.
В своем нетерпении я давно уже покинул двор и поджидал гостью у станции метро. Взял под руку. Она хотела было по привычке освободить локоть, настороженно оглянувшись по сторонам, но, видимо, вспомнила, что мы в огромном городе, где никому до нас нет дела, и лишь теснее прижалась ко мне.
— Очень люблю Баку, — проронила Мензер с какой-то виноватостью. — Его вечную праздничную суматоху.
— А вот я ощущаю Баку иначе. Город как суровый отец: он заботится, не говоря ни слова. Живешь, учишься, работаешь — вдруг видишь в один прекрасный день, что ты уже совсем не тот! В руках интересная профессия, а впереди долгий жизненный путь. Только тогда наш Баку разомкнет каменные уста: ступай, сын, и будь достоин своего родителя. Будь прям, будь терпелив, будь вынослив!
Я произнес это так торжественно, что Мензер, заглядывая мне в лицо, засмеялась. Двое-трое прохожих оборотились.
— Видишь, и здесь мы на глазах у людей.
— Но это глаза не соглядатаев. Нам желают добра и счастья. Поверь!
Войдя в дом, Мензер на мгновенье застыла на пороге, придерживая дверь открытой. Однако долго так стоять было невозможно, она шагнула вперед, и дверь захлопнулась сама собой.
— У меня билет на вечерний поезд, — пробормотала Мензер, нерешительно озираясь.
— Кто тебя может задержать? Когда захочешь, тогда и поедешь. Добро пожаловать, моя Мензер!
Я уткнулся лицом в ее плечо. Она не шевелилась. Запах волос, запах свежескошенной привядшей травы, бередил мне душу. Наконец я разомкнул объятия.
— Оглянись, дорогая. Отныне этот пустой, запущенный и запыленный дом — твой! Войди в него хозяйкой и наведи порядок. Он так долго, так терпеливо ожидал тебя…
— Разве птица ночует в чужом гнезде?
— Как у тебя повернулся язык?! Когда мы были чужими?
— Люди близки, если заботятся друг о друге.
— Так не мешкай, берись за дело. Заботься!
Я хотел сказать это шутливо, но она вдруг с протяжным стоном припала к моей груди, с губ ее сорвался сдавленный вопль — и, боже мой, как же она зарыдала, моя верная, моя несгибаемая Мензер! Словно целый океан слез скопился в ее сердце. А по этому бурному океану плыла наша маленькая лодочка. Плыла все увереннее; кормчий уже заприметил берег и бодро держал к нему путь, не сворачивая в сторону и не оглядываясь на прошлое.
— Каков же твой подарок? — спросил я. — Где твоя благая весть?
Мензер, отирая слезы, ответила:
— Все расскажу. Подожди немного.
— Сколько угодно, дорогая. Плохого ты мне не принесешь. От тебя всегда исходили только свет и тепло! Что бы с нами ни случалось, моя вера в тебя оставалась незыблемой.
Я говорил и целовал ее. Нежно и ненасытно. За все прошедшие годы. За все сладкие и горькие дни нашей жизни…
То ли от сдвинутых занавесок, то ли от ранних сумерек вокруг нас стало совсем темно. А может быть, мы просто зажмурили глаза?..
— Умойся, Халлы, — наконец сказал я. — Пойду пока поставлю чайник.
Она вдруг засмеялась. Упавшие косы запрыгали на груди. И этот прежний заливистый смех тоже был мне долгожданной наградой.
— Поставишь чайник? Тогда надо быстренько вернуться в министерство и на глазах коллегии порвать мой доклад: ведь я как раз ратовала за мужское воспитание мальчиков! Когда юноши вешают на шею медальоны с портретиками актрис, носят ботинки на высоких каблуках, но не смыслят забить гвоздя в стену, они теряют в себе ощущение сильного пола. Знаешь, одна дамочка выкрикнула: «Это психология деревенщины!» Но я не дала сбить себя с толку. «Деревенские парни, — сказала я, — защитили страну. Они не хоронились за других, оберегая свои медальончики».
— Все, Мензер. Ты меня убедила. Ступай на кухню. Жена да накормит своего мужа!
— А если я взбунтуюсь?
— Тебя ждет суровое наказание. Я грозен, имей в виду.
Она проворно исчезла за кухонной дверью. Спустя секунду оттуда раздался возмущенный возглас:
— Ай, Замин, ну-ка, пожалуй сюда! Скажи по совести: сколько лет ни одна женская рука не касалась всей этой застарелой груды?
— Никогда не касалась. Я же тебе сказал: мой дом терпеливо ждал свою единственную хозяйку. Так что пеняй только на себя.