— Бываете ли вы в своем селении?
— Иногда. Не часто.
— Как проводите отпуск?
— Стараюсь наверстать упущенное в учебе. Я занимаюсь на вечернем факультете индустриального института.
— У матери есть еще дети, кроме вас?
— Да, брат и сестры.
— Вы помогаете семье материально.
Честнее всего было бы ответить отрицательно. Но я не спешил. Мне всегда казалось, что составить верное представление о человеке проще всего, если узнать, как он относится к близким. Жаль, что такого пункта нет в анкете отдела кадров и ни о чем подобном не сообщает служебная характеристика.
— Нет, почти не помогаю. Не имею такой возможности, — выдавил наконец я.
— Кто же содержит вашу мать?
— Она работает в колхозе.
— Выходит, еще молодая, крепкая?
— Нет. Но понемногу тянется.
— И как же она живет с младшими?
— Как все. Куска хлеба не выпрашивает. Получает по трудодням. Есть огород. Земля у нас плодородная.
— Я хочу полной откровенности, — Сулейманов повысил голос. — Когда у матери случилась растрата, вы внесли недостающие деньги?
— Какая растрата? Мать всегда работала честно.
— Ну когда селем смыло птичник и акты не сошлись с прежней документацией. В общем, когда она попала под суд.
— Ничего подобного не было!
— Гм… Если до суда не дошло, то конфискации имущества, значит, тоже не было?
— Да нет же! Ни одной курицы не забрали.
— Ты отвечаешь за свои слова?
— Полностью. Совсем недавно навещал родных. Полный двор кур. Сель начисто смыл птицеферму. Пока построят новую, хорьки передушат уцелевших кур, бродячие псы и кошки растаскают яйца. Вы не знаете мою мать! Такая заботница, что, если хоть один колхозный цыпленок занеможет, дома только про это и разговор. Когда я был школьником, тетради и учебники покупал на деньги, вырученные от продажи яиц. А теперь не продаем ни одного, мать говорит: вдруг подумают, что я спекулирую общественным добром?
Сулейманов слушал с живейшим сочувствием. Строгие морщины на его лице разгладились.
— Вас обвиняют в корыстолюбии. Я не очень верю подметным письмам, но сигнал есть сигнал. Анонимщик утверждает, что ваша мать систематически обкрадывала колхозную птицеферму, что она судима, а имущество конфисковано. Что вы, чтобы покрыть недостачу, использовали грузовую машину автобазы в целях незаконного заработка. Скорее всего по пословице: вор кричит, чтобы схватили честного. Однако приходится проверять. Да, еще у вас будто бы здесь могущественные родственники?..
— Проверяйте.
— Как это лучше сделать, по-вашему?
— Не знаю. Могу привезти из колхоза послужной список матери. Что касается меня самого, то каждый рейс отражен в путевых листах. Что, куда, когда вез… Могу дать исчерпывающие сведения о многочисленных здешних родичах. Я ведь из фамилии «Шоферзаде».
— Что-что?
— Мой родной дом, товарищ Сулейманов, автоколонна, а единственные близкие люди в Баку — водители, члены бригады.
Он рассмеялся.
— Ну хватит допросов! Больше тебя никто не потревожит, обещаю, товарищ Шоферзаде. Напоследок хочу выяснить лишь один факт. Ты возил строительный камень. Руководство автобазы об этом в курсе?
— Я находился в отлучке всего один день. Свой выходной.
— А кому возил камень?
— Для строительства школы, где учится сейчас мой брат, а раньше учился я сам.
— Квитанцию о перевозках получил?
— Нет.
— А расписку, что сдал полученные деньги?
— Тоже нет.
Сулейманов рассердился:
— Это никуда не годится. Деньги любят счет и учет!.. А какая у тебя точная зарплата, знаешь?
— Я вожу груз в обе стороны. Набегает кое-что дополнительно…
— Возишь в обе стороны? Значит, присоединился к почину знаменитого Вагабзаде?
Я, еле сдержав улыбку, кивнул.
— Постой, ведь, кажется, именно автобаза Сохбатзаде выступила с такой инициативой?
— Да. Наша бригада.
— Чему же ты смеешься?
— Видите… как бы это сказать? Вагабзаде вроде я сам.
— Не может быть?!
Сулейманов поспешно вышел из-за стола, положил руки на мои плечи.
— Так это ты и есть, молодец? Чего же раньше молчал? Теперь понимаю… Анонимщик указал лишь твое отчество, а я принял его за фамилию. Ну ловкач. Знал ведь, что добрая слава перешибет его наветы, вот и путал. А твоя инициатива, дорогой Вагабзаде, только в прошлом квартале дала тресту эффект в сотни тысяч рублей. Тебе хоть сообщили об этом? — Он сыпал словами безостановочно, видимо испытывая неловкость за весь наш предыдущий разговор. — Могу сообщить по секрету: в союзном министерстве тоже разрабатываются мероприятия по этому методу.
— Что ж, если отнестись к делу с душой, никакой волынщик и хапуга не завертит колеса обратно. Но пока имеются сильные противники. Война не всех довела до разума.
— Ты прав. До войны стяжателей и бюрократов было значительно меньше.
— Может быть, жизнь теперь стала сложнее? Много недостатков. Исчезнет нужда, утихомирятся у людей и темные страсти.
— Не-ет… я думаю иначе. Честность не зависит от обстоятельств, это вопрос личного достоинства человека!
Я подхватил с воодушевлением:
— Но если мы видим болезнь, разве невозможно ее вылечить? Почему мы мало ценим достойных всяческого уважения? Вот у нас на базе работает товарищ Икрамов. Человек чистейшей души! И какой у него авторитет! Рассказать о нем всенародно значит показать, что доброе имя весомее трешек-пятерок, которые неправедно сколачиваются про «черный день»…
Когда мы прощались, Сулейманов бросил:
— Ты все-таки занеси как-нибудь те бумажки из колхоза и копии путевых листов. Закроем кляузное дело окончательно.
В кабине своей машины я с удивлением увидел скучающего человека. Это оказался милиционер.
— Куда запропал, парень? Я уже думал номер снять. Вижу, брошенная машина. Нарушил правила и скрылся?
— Какое правило я нарушил?
— Не хитри. Сам знаешь. Посадил в кабину двоих пассажиров. Или будешь отрицать?
— Не буду. Но это вовсе не пассажиры, а работники нашей автобазы, механик и слесарь, я вез их на завод, к нашим шефам. От автобазы туда за два часа не добраться.
— Меня это не касается. Вопросами шефства занимается профсоюз, а не милиция. Предъявите ваши документы!
— Удостоверение не отдам. Это чистый формализм!
— Оскорблять при исполнении служебных обязанностей?! А ну, поедем в отделение.
— Если виноват, возьмите штраф, и конец, — спохватился я.
Но милиционер уже «завелся»:
— Хочешь меня купить? Постыдись. Обойдусь без твоей десятки. Государство меня всем обеспечивает, чтобы я защищал закон.
— Но вы поступаете сейчас неправильно.
— А если бы на дороге возникла опасная ситуация и ты не смог бы действовать быстро из-за пассажиров? Погиб бы чей-то сын или единственный кормилец семьи. Теперь понимаешь?
— Понимаю. Возьмите штраф. Мой талон…
— Я не билетер в киношке. За такое очень просто лишиться на год водительских прав. Впрочем, решать буду не я. Глядишь, окажут снисхождение, взбучку дадут и отпустят…
Чтобы не затягивать бесцельный разговор, я протянул водительское удостоверение.
Весть о том, что права отобраны, непостижимым образом опередила меня. Въезжая в ворота автобазы, я заметил возле проходной нахохлившегося, озябшего Галалы, нетерпеливо переступавшего с ноги на ногу. Он явно кого-то поджидал. Как оказалось, именно меня.
Я хотел проехать, но прищуренные глазки так пронзительно сверкали из-под меховой шапки, что пришлось затормозить.
Галалы впился взглядом в передний номер, затем проворно обежал машину.
— Проезжаешь мимо и не здороваешься? — язвительно бросил он.
— Не заметил вас, — отговорился я. Он тотчас со злорадством подхватил:
— Куда уж замечать такую мелкоту! Тебе впору по облакам ступать. — На мой вопросительный взгляд добавил: — С нами теперь никто не считается; автобазу чуть ли не нарекли твоим именем.
— Вам это не нравится?
Меня обступили его приспешники. По их ухмылкам я догадался, что слух об инциденте с правами уже дошел до них.