Вдруг она остановилась и пристально взглянула на него.
— Что я только говорю! Ведь ваш отъезд уже близок, возможно даже завтра. Вы говорили, что вас скоро вызовут ко двору, что король снова ждет вас. Может, уже пришел приказ? Да говорите же!
— Луиза, ради Бога… — Он замялся.
— Нет, я хочу все знать. Ваше молчание для меня больней, чем правда. Прошу вас, говорите, был приказ?
— Да, а получил его вчера. У меня не хватило духу сказать вам о нем.
— Вы уезжаете?
— Я ношу шпагу, и мой долг — повиноваться.
— Когда? Завтра?
Помедлив, он произнес:
— Да, завтра.
Луиза вскрикнула. Он схватил её за руки.
— Вот он, страшный час, — пробормотал он.
— Да, страшный, — в отчаянии произнесла она, и слезы полились у неё из глаз. — Вы забудете обо мне. Война, развлечения, интриги — все это отнимет у вас время. А потом… потом и новая любовь…
— Боже, о чем это вы?
— Я останусь для вас лишь воспоминанием. Сначала, быть может, живым, раз вы меня любите. Потом все более отделенным. Наконец, и вовсе забудете обо мне. Не говорите «нет»: вы же не знаете, вернетесь ли вы сюда когда-нибудь. Как далеко мы от Парижа и к к счастливы те, кто живет вблизи Компьеня или Фонтенбло! Они могут видеть тех, кого любят.
Рыдания слышались в её голосе. Колиньи упал к её ногам.
— Что прикажете мне делать? Я принадлежу вам… Прикажите мне остаться.
— И вы сделали бы это для меня?
— Клянусь, сделал бы.
Графиня страстно поцеловала его в лоб.
— Если бы ты знал, как я тебя обожаю, — произнесла она.
Но тут, отстранившись, она добавила:
— Нет! Наша честь — дороже жизни. Уезжайте, прошу вас. Только не завтра… Еще день… Эта весть об отъезде… Она разбила мне сердце. Дайте мне ещё день, и я привыкну к мысли о разлуке.
И, силясь улыбнуться, она добавила:
— Я не хочу, чтобы в своем сне вы видели бы меня такой дурною, как теперь.
И она снова зарыдала.
— Дорогая, я остаюсь! — воскликнул Колиньи.
— Нет! Нет! Не надо. Завтра я успокоюсь.
— Что ты захочешь, Луиза, то я и сделаю. Завтра я приду снова и на коленях поклянусь тебе в любви.
Он привлек её к себе. Она раскрыла объятия, и их отчаяние погасло в любви.
На рассвете Жан Колиньи спускался вниз по веревке, качавшейся под тяжестью его тела. Его шпага царапала стену башни, тормозя его, а он использовал это, чтобы, держась одной рукой за веревку, другой посылать воздушный поцелуй своей любимой. Графиня с лазами, влажными от слез, со страхом и нежностью наблюдала за ним. Вскоре он коснулся земли, бросился на траву, снял шляпу и поклонился графине. Затем быстро помчался к лесу, где его ожидала лошадь.
Когда он исчез среди деревьев, графиня упала на колени и, сложив руки, произнесла:
— Боже, сжалься надо мной!
Как раз в эту минуту граф Монтестрюк выходил из игорного зала, оставив после себя три пустых кожаных мешка. Когда он спустился вниз и пошел двором, хорошенькая блондинка — его злой гений — выглянула вниз через подоконник и произнесла:
— Какой он все же ещё молодец!
Последовавшая её примеру брюнетка добавила:
— Несмотря на возраст, у него такая статная фигура! Многие из молодых будут похуже.
Потом она обратилась к блондинке, положившей свой розовый подбородок на маленькую ручку:
— И сколько же ты получила?
— Всего-то тридцать пистолей.
— Я — сорок. Когда граф умрет закажу по нему панихиду.
— Пополам, — ответила блондинка и отправилась к капитану с рубцом на лице.
Граф меж тем отправился за сарай во дворе, разбудил своих слуг и велел им готовиться в путь.
«По крайней мере, хоть эти не забывают о своих товарищах», подумал он, заметив, что всем трем лошадям были сделаны подстилки по самое брюхо. «Но друзья познаются в беде. И, по-моему, у нас троих ещё все впереди, чтобы убедиться в правильности этих слов».
Франц молча поднялся, быстро привел себя в порядок и немедленно стал готовить лошадей. Родная Лотарингия приучила его с детства к методичной аккуратности и безусловной исполнительности в порученном деле, не вникая в цели своего господина. Его же приятель поступил несколько иначе.