— Вы уверены, что видели тогда старую русскую даму? Это была та же дама, что вы видели зимой и в марте?
— Да, — заверила ее Дейзи. — Я вам скажу почему.
Эвелин приготовилась внимательно слушать.
— Я помню день, когда его привезли домой на «скорой». Сначала вышла его жена, потом двое вынесли его в кресле-каталке. Они не стали стучать в большую зеленую дверь. Та открылась изнутри, и на пороге стояла та самая старая дама в длинном черном платье. Я узнала ее фигуру, хотя не могла различить лица. Это была та же самая дама. Определенно.
— Что насчет смерти Рахманинова? — спросила Эвелин.
— Помню, как моя учительница по фортепиано сказала, что Рахманинова снова увезли в больницу. Это случилось вскоре после того, как я увидела: он возвращается домой на «скорой». Но я не видела, чтобы «скорая» приезжала еще раз. Если они второй раз привозили его обратно, то, значит, я это пропустила. Помню только, как учительница сказала в конце марта, что Рахманинов умер.
— А старая дама?
— Они с другой дамой, женой, после того как он умер, еще долго оставались в доме. Я видела, как они собираются, когда проезжала мимо.
— Как долго?
— Несколько месяцев.
Эвелин обдумала все, что услышала от Дейзи в кафе. Тем вечером она сплела свою собственную нить Ариадны:
Рахманинов настаивал, чтобы все было русским, вплоть до чая. Он никогда не доверял американским докторам, отказывался у них лечиться. Заболев, Рахманинов всегда находил русского доктора, случалось ли это в Нью-Йорке, в Беверли-Хиллз или во время турне. Он также писал, что обращался к другим гипнотерапевтам после доктора Даля в Париже и Нью-Йорке. Эвелин спросила себя: зачем тогда ему нужна была русская сиделка? Потому что у Рахманинова разыгралась депрессия, был ее ответ.
Эвелин продолжала свой внутренний диалог:
Наверняка это была Ольга Мордовская, русская. Бертенсон назвал ее «сиделкой» — точное определение. Но предположим, Ольга исполняла и другие роли. Предположим, она была особой сиделкой. За год до смерти Рахманинов постоянно жаловался на усталость и отчаяние. Предположим, он снова погрузился в депрессию, и Наталья позаботилась о том, чтобы найти ему сиделку. Можно звать ее хоть сиделкой, хоть как угодно. Ольга Мордовская могла быть ею. Сиделка и компаньон — два этих рода занятий были связаны еще с незапамятных времен.
Как Бертенсон узнал о Мордовской? Эвелин понятия не имела… Возможно, Наталья наняла Мордовскую перед Рождеством 1942 года, но кто-то должен был порекомендовать ее Рахманиновым. Наталья никогда не стала бы давать объявление о том, что ищет русскую сиделку. Она была слишком гордой и скрытной.
Эвелин размышляла над дилеммой несколько недель и спросила у Дейзи, которая не смогла ей ничем помочь. Дейзи во всем полагалась на память, ничего не записывала. Она помнила, как ездила на велосипеде, времена года, странное лицо старой дамы, «скорую помощь», то, как две дамы потом собирали вещи, но не читала никаких книг и статей.
Эвелин решила, что ответ кроется в «докторе Голицыне»: по Бертенсону, Голицын появился в жизни Рахманиновых примерно в эти годы, но Бертенсон не уточняет, когда именно. И кто такой был этот Голицын? Бертенсон утверждает, что Рахманинов наблюдался у него «последние два-три года», но не дает никаких деталей и ничего не рассказывает о самом докторе[132]. Однако он цитирует одно из последних писем Рахманинова, адресованное известному русскому биологу Николаю Петровичу Рачевскому (1899–1972) 22 февраля 1943 года, после того как он отменил американское турне и вернулся в Лос-Анджелес, понимая, как тяжело болен.
Рахманинов с Рачевским встретились в Париже в начале 1930-х — двое людей, которые, казалось бы, никак не могли подружиться: математик и биолог и композитор-пианист. Но их связывало то, что они были белыми русскими эмигрантами с одинаковыми ценностями (Рачевский даже служил на флоте и после большевистской революции вынужден был бежать в Константинополь). Невозможно сказать наверняка, как хорошо они друг друга знали, но тон писем предполагает близость. И лишь упомянутое письмо нельзя назвать ни остроумным, ни жизнерадостным — более того, оно шокирует.
132
См. Бертенсон, р. 380–384. Не будет лишним напомнить, что, по крайней мере в 1975–1978 годы, Эвелин с Дейзи еще не знали имени сиделки. Возможно, Дейзи никогда не узнала, если только Эвелин не просветила ее в 1980-х; сама Эвелин нашла его, сопоставив рассказ Дейзи с информацией из книги Бертенсона. Эвелин, как мы увидим, умерла в убеждении, что сиделка Мордовская — компаньонка Голицына, и оказалась права.