который выступает, где ему вздумается!
- Закон я и сам знаю, - злобно ответил старик, - можешь меня не учить. В законе сказано также, что если человек совершил несколько преступлений, его судят там, где произошло самое тяжкое из них. А я совершил самые тяжкие преступления в Пон-л'Эвеке.
Перегнувшись через стол, Бродекен схватил старика за плечи и притянул к себе.
- Значит, у тебя и другие грехи на совести, негодяй? - зарычал он. - Так я и думал. Ну, признавайся, что ты там еще украл? Говори, только живо!
- Я убийца, даже вдвойне убийца. В Пон-л'Эвеке я убил двух человек, так-то!
Розуа вырвался из рук Бродекена и посмотрел на него с таким гордым видом, словно сделал признание о награждении орденом Почетного легиона. На миг префект онемел, но затем до него дошло, что бродяга во что бы то ни стало хочет вернуться в Пон-л'Эвек. И наверное, у него должны были быть достаточно серьезные мотивы, если он даже решился выдумать это двойное убийство. Впрочем, каковы бы ни были эти мотивы, Бродекен успеет в них разобраться и так или иначе, но планы старика сорвет. Бродяга будет сидеть в монтежурском коровнике, пока не позеленеет.
До окончания рождественских каникул заседаний у пероннского судьи не предвиделось, и, значит, префект мог держать материалы расследования у себя еще четыре недели. Откинувшись на спинку кресла, он полистал тоненькую папку и неторопливо заговорил:
- Итак, ты совершил двойное убийство? Гм! Ну, тогда расскажи мне, кого, почему и при каких обстоятельствах ты убил. Если ты убийца, ты должен все это знать.
Розуа как будто только и ждал этого вопроса. С готовностью, словно затверженный урок, он начал:
- 27 апреля прошлого года я убил супругов Пеллегри. Они держали трактир на Рю де ля Фарм в Пон-л'Эвеке. Я их терпеть не мог. Они очень скверно относились к тем, кто сидел в тюрьме. Только когда в трактире никого не было, мы могли получить рюмочку кальвадоса. Ужасные люди!
- И что же с ними сталось, с этими Пеллегринами? - уже с интересом спросил префект.
- 27 апреля, где-то около полудня, меня выпустили из тюрьмы. Я пообедал в «Отель де Пари», потом подошли несколько друзей, и мы отпраздновали мое освобождение. В десять часов вечера, когда всем пора было расходиться, я, не зная куда податься, хотел уже вернуться в тюрьму, чтобы переночевать там, но заметил свет в трактире Пеллегринов. Густав домывал последние рюмки, а Луиза, его старуха, как раз собралась закрывать ставни. Значит, подумал я, все уже разошлись и, если хорошенько попросить Густава да еще угостить его, можно получить глоток кальвадоса. Густав, знаете ли, был не такой уж вредный и никогда не отказывался от угощения. Но вот Луиза, та была настоящая ведьма. Она, собственно, и виновата во всем.
- Хорошо, хорошо, - перебил префект, нетерпеливо ерзая в кресле, - но давай ближе к делу!
- Сейчас будет и дело, - успокоил старик и бесцеремонно взял сигарету из лежавшей на столе пачки. - Я не ошибся в своих расчетах: Густав сразу согласился налить мне вина. Но Луиза заорала: «Ни капли не получит этот арестант! Ты что, хочешь растерять всех при
личных клиентов?» И принялась по-всякому честить меня: и разбойником с большой дороги, и каторжником, да всего и не передать. Она была самой зубастой злопыхательницей во всем Пон-л'Эвеке.
- Ладно, ладно, верю. Но что же было дальше?
- Всего я уже хорошо не помню. Знаю, что Луиза пыталась меня вытолкать, но я уцепился за печку. Тутмне под руку попалась лопата для угля, и, когда Луиза закатила мне оплеуху, я ударил ее лопатой. Густав бросился ей на помощь, и это привело меня в такую ярость, что я ударил и его. Я вовсе не хотел убивать их, но… оба они мертвы. Что мне делать? Сначала я запихнул трупы за прилавок, потом запер наружную дверь. В это время какой-то человек прошел мимо трактира. Я не знал, видел ли он меня, но в любом случае мне надо было бежать. Единственное, что я успел прихватить, это пару бутылок кальвадоса и деньги из кассы. Там не было и десяти тысяч франков. Жалкий улов! Я хотел сразу отправиться на вокзал, чтобы попасть к одиннадцатичасовому поезду на Кан. Но потом подумал, что, если убийство скоро обнаружат, преступника станут искать прежде всего на
железной дороге. Поэтому я, как мог, уничтожил следы, отнес трупы в автофургон Пеллегринов, стоявший у них во дворе, потом отвез их на этом фургоне в березовый лесок и закопал у опушки. Позднее в газете я прочел, что полицейская собака нашла их там. Я не мог вырыть глубокую яму, так как у меня было мало времени: первый поезд на Кан уходил около пяти утра, а я непременно хотел попасть на него.
Префекту стало как-то не по себе. Маловероятно, чтобы старик выдумал все это, но зачем он вдруг признался в преступлении, в котором его до сих пор, совершенно очевидно, никто не подозревал? Бродекен был в нерешительности. Чтобы выиграть время и хоть немного собраться с мыслями, он закурил, продолжая неотступно наблюдать за бродягой. Тот сидел с невозмутимым видом, и его хитрые глаза как будто спрашивали: ну что, теперь у тебя, похоже, язык отнялся?