Матери Ифриса не нужно было подслушивать, чтобы услышать эти вопли. Она пришла в невероятное волнение, ибо таких по силе криков ни разу не слышала за сорок лет. И она предприняла немало усилий, несмотря на свои переживания, чтобы удержаться от соблазна войти в комнату и припасть к ногам мужа, обнять, помочь и спасти душу его… Впрочем, крики вскоре прекратились; супруг уснул.
Мать же Ифриса со всей своей прозорливостью попробовала вникнуть в произошедшее с отцом и доискаться причин. Она отлично знала, что большую часть его сердца, если не всю, занимала любовь к сыну. Она была уверена, что подобные крики могли вырваться лишь из-за недобрых известий про сына. Эти предположения вызвали в ней оцепенение, лицо побледнело. Машинально она начала теребить платок. Сидя на полу, подогнув ноги под себя… В конце концов стала судорожно раскачиваться взад и вперед, слезы брызнули фонтаном. Мать оплакивала сына.
Конечно, ей представилось самое худшее, что только могло. Ее горе наложилось на обиду, страдания, несправедливость и гнет долгих лет супружеской жизни. Слезы были ее лекарством, но они, увы, не лечили саму болезнь…
Время было позднее. Часы недавно пробили полночь. Мать Ифриса, вволю нарыдавшись, неподвижно сидела на полу. К ней в голову полезли разные мысли.
Своей женской интуицией, материнским предчувствием она понимала, что сын жив. Надежда убеждала ее не сдаваться, а вера призывала молиться. Женщина упала ничком на пол и обратилась к Богу с мольбой сохранить ее чадо, взамен обещая пойти на любые жертвы.
Через час непрерывных молитв она наконец встала, чтобы размять затекшие ноги. В темноте послышались глухие стоны ее супруга – как и большинство преступников, он не мог спать спокойно. Ему снились кошмары, и он бессознательно вытирал пот рукою, которая была по локоть в крови.
Эти стенания навели ее на мысль, что они вызваны известиями, из-за которых муж накануне пришел в неистовство. Как бы то ни было, женщина была уверена, что ее супруг точно знает, где сын и когда его можно будет увидеть – если можно будет вообще. Она знала, что муж располагает жизненно необходимыми ей ответами на ее вопросы. Она понимала, что другого пути избавиться от терзающих ее сомнений нет – только спросить у супруга. Но эта абсолютно безобидная мысль, которая не вызвала бы ни малейшего смятения у большинства нормальных людей, повергла ее в трепет. Женщина вспомнила свое разбитое в кровь лицо в зеркале, в которое глянула после очередной попытки узнать про мужнины дела. Она отлично знала, чем все кончается. Еще ни разу не удалось избежать наказания за проявленный интерес к его работе, за попытки что-то понять, чем-то помочь. Самый безобидный вопрос, заданный в неподходящий момент, мог превратить ее жизнь в ад, с участием самого сатаны.
Будто инквизитор, верил он в свою правоту, хотя бы даже и не был прав. Свою зверскую жестокость он объяснял тем, что мужчина в доме хозяин и все по его воле вершится. Неугодное поведение незамедлительно пресекалось побоями и искоренилось агрессией. Такие повадки его на самом деле проистекали от малодушия, слабохарактерности и абсолютного неуменья доказывать свою правоту, а следовательно, и ошибки оппонента с помощью слов...
Но в эту минуту тяжелых своих воспоминаний, принимая их за горький опыт, который многому научил, мать Ифриса страшилась не за себя, а за неуспех предприятия. Она боялась, что попытка справиться о своем сыне у супруга ни к чему не приведет и она, так ничего и не узнав, пострадает безрезультатно. Именно эта мысль приводила ее в дрожь.
Мучаясь, переживая, думая, как заставить супруга объясниться, женщина ходила взад и вперед по небольшой комнате с одним окном и видавшей виды мебелью. Комната эта располагалась в самом конце коридора, дверь была серой и неприметной, помещение словно бы пряталось от посторонних взоров и выполняло роль подсобки. Там хранили запасы домашних консервов, несезонные вещи и всякую другую не особо нужную утварь. Находилась комната дальше всех от лестницы, ведущей на второй этаж, где располагалась спальня супруга. Для матери Ифриса она была своего рода бомбоубежищем; супруг сюда практически не заглядывал.