— Ты устал? — спросила она из вежливости, пока ее бедра бесстыже двигались, желая поглотить его целиком.
— Что ты! Что ты! — любуясь ею, жадно целуя губы и шею, шептал он. — Я просто боялся тебя разбудить.
Она обхватила его голову, втискивая его лицо в свою грудь, точно желала задушить. Но, почувствовав соском ласковый укус, ойкнула и ослабила руки. Он отстранился и, нежно проведя подрагивающей ладонью по ее бедру, выдохнул:
— Я люблю тебя. Ты так прекрасна, что я еще не верю… Я не слишком торопился? Понимаешь, — он поцеловал ее в уголок губ и смущенно хмыкнул, — я боялся, что ты в последний момент передумаешь.
Тамара попыталась загадочно промолчать, но не удержалась и прыснула: какой тут «передумаешь», если сама еле дождалась!
Именно так: дожидалась и дождалась. Ее опять разбирал смех: от счастья, от того, что поступок совершен, и что бы потом ни случилось, это будет потом. А сейчас — только он и эта ночь. Только его тепло рядом и в ней. В эти мгновения весь мир состоял из близости Валерия, погружающей ее в блаженство.
— Почему ты смеешься? — озадаченно спросил он.
— Хорошо потому что. — Она потерлась носом о его руку и, вспомнив их разговор на кухне, залилась звонким хохотом: — Как ты?! Без штанов и читает стихи! Маяковского!
Воротников целовал подрагивающие от смеха груди, но она не могла уняться:
— Без штанов — стихи! О парти-и… Ой, не могу!
Смех стих сам собой: неторопливые прикосновения желанных губ и рук, их властное, поглощающее ее целиком тепло вскоре увлекли Тамару в новые, еще более чарующие волны. Смех вначале сменился громкими стонущими вздохами, а затем и требовательными вскриками, которые она слышала, но не принимала за свои — ее не стало, она вся истаяла в его руках.
Всю ночь, выплывая из забытья, она, открыв глаза, встречала в сумраке над собой его любующийся взгляд. И в ней опять вспыхивало желание. Она объедалась им, понимая, что может напугать его своей ненасытностью, но не в силах была с собой справиться.
— Ты почему не спишь? — спросила она.
— Не знаю, — прижимая ее к себе, покачал головой Валерий. — Может быть, боюсь.
— Чего?
— Что засну. А проснусь — тебя-то и нет. И все это сон.
— Ты же голодный! — вдруг спохватилась она. — Сейчас я что-нибудь… Ох, а в доме-то ничего съестного.
— Ничего. Я сейчас сбегаю к метро.
Когда Фред добрался до подъезда шлюхи Томки, у нее в квартире уже горел свет. Сначала он подумал, что опоздал и надо возвращаться на Арбат, караулить там.
Фред давно не ел, его подташнивало. Мало что соображая сейчас, слишком сконцентрировавшись на одолевшей его мании, убийца присел возле бампера стоявшего меж деревьями «жигуленка». Хотел прикурить новую папироску с анашой, но, чиркнув зажигалкой, увидел при ее огоньке номер и узнал его.
Это машина Воротникова. Значит, он здесь.
Отлично. Спрятав папиросу, Фред бросился к подъезду. Кодовый замок не работал, и стальная дверь оказалась приоткрыта.
Отлично.
Володя, водитель Воротникова, о котором он за всеми своими волнениями и переживаниями, естественно, забыл, спокойно спал в «жигуленке». Если человек платит за то, чтобы его ждали, отчего же и не подождать? Мелькнувшую от машины к подъезду щуплую тень заметить было некому.
Порадовавшись густому сумраку — Тамара совершенно не помнила, когда успела задернуть плотные шторы, — она, опять стесняясь Воротникова, метнулась к шкафу, накинула за его дверцей халатик и, достав для Валеры штаны от своего спортивного костюма, поспешила в ванную.
Валерий, натыкаясь в полутьме на какие-то углы, оделся и вышел в прихожую. Он зажег свет и посмотрел на себя в зеркало: штаны были очень коротки. Прислушался к льющейся в ванной воде. Ему мигом представилось, как струи разбиваются в брызги о прекрасное тело. Он еще не мог поверить, что такая великолепная женщина способна им увлечься. А если это лишь минутная прихоть? Женщина, которая с таким упорством притворялась уродкой, вполне способна наутро сделать удивленные глаза и предложить забыть о случившемся. Давно, в молодости, у него был подобный случай, и горечь от неожиданной оплеухи помнилась ему до сих пор.