— Я потолковал тут с ребятами, — промолвил отец, — а твоя мама поговорила с женщинами. Мы станем приглядывать за семейкой Пенни. Больно долго мы смотрели сквозь пальцы на то, чего попускать не след. Нельзя всё перекладывать на тебя. Пусть люди не думают, будто ты за них всё уладишь, и, послушай моего совета, ты так тоже не думай. Есть вещи, за которые полагается браться всей деревней.
— Спасибо, пап, — поблагодарила Тиффани. — А теперь я, пожалуй, пойду навещу барона.
Тиффани уже почти и не помнила барона в добром здравии. Никто, по-видимому, не знал толком, что с ним не так. Но, как и многие другие больные на её памяти, он как-то держался, жил в подвешенном состоянии и ждал смерти.
Кто-то из поселян сказал о нём: дверь скрипит, да никак не захлопнется. Теперь барону становилось всё хуже; на взгляд Тиффани, ждать, что дверь его жизни захлопнется навеки, оставалось уже недолго.
Но Тиффани могла забрать его боль и даже припугнуть её малость, чтобы боль повременила возвращаться.
Тиффани поспешила в замок. Сиделка, госпожа Лоск, её уже дожидалась. Лицо её было белее простыни.
— Ох, не лучший сегодня у него день, — посетовала она и со смиренной улыбочкой добавила: — Я за него всё утро молилась.
— Очень великодушно с вашей стороны, — отозвалась Тиффани. Она постаралась не подпускать в голос сарказма, но сиделка всё равно одарила её хмурым взглядом.
Тиффани провели в комнату, где пахло так, как обычно пахнет в комнатах больных: слишком даёт о себе знать присутствие людей, а вот воздуха недостаточно. Сиделка встала в дверном проёме, точно на часах. Тиффани затылком чувствовала её неотрывный подозрительный взгляд. Подобное отношение встречалось всё чаще. То и дело объявлялись бродячие проповедники, которые ведьм не любили, и люди к ним прислушивались. Люди порою живут в очень странном мире, думала про себя Тиффани. Каким-то непостижимым образом все знают, что ведьмы воруют младенцев и губят посевы; подобная чушь у всех на слуху. И в то же время, когда нужна помощь, бегут люди не куда-нибудь, а к ведьме.
Барон лежал на смятых простынях; лицо его посерело, волосы совсем поседели, а кое-где и вовсе повыпадали, оставив розовые проплешины. Однако выглядел он опрятно. Барон всегда отличался чистоплотностью. Каждое утро кто-то из стражников приходил его побрить. Барона это, по всей видимости, взбадривало, но прямо сейчас он смотрел сквозь Тиффани, словно её не видел. Она к этому привыкла; барон был, как говорится, «человеком старой закалки». Гордости не занимать, и характер не из лёгких, но умеет за себя постоять всегда и везде. Для него боль — это драчливый задира, а как поступают с драчливыми задирами? Им дают отпор, потому что тогда они просто убегают, поджав хвост. Но боль этого правила не знала. Наоборот, она задирала и изводила его всё сильнее. Барон лежал, закусив побелевшие губы, и Тиффани прямо-таки слышала, как он не кричит.
Девушка присела на табуретку рядом, размяла пальцы, вдохнула поглубже — и забрала боль, вытягивая её из истощённого тела и вкладывая в невидимый шар у себя над плечом.
— Я, знаете ли, магии не одобряю, — с порога сообщила сиделка.
Тиффани вздрогнула, словно канатоходец, вдруг почувствовавший, что на другом конце ударили палкой по верёвке. Она осторожно, капля по капле, утихомирила поток боли.
— Так я о чём, — продолжала сиделка, — не стану отрицать, ему и впрямь становится лучше, но хотелось бы мне знать, в чём источник этой целительной силы?
— Вероятно, в ваших молитвах, госпожа Лоск, — кротко отозвалась Тиффани и с удовольствием отметила, что лицо сиделки исказилось от ярости.
Но госпожа Лоск была толстокожа как слон.
— Мы должны быть уверены, что не якшаемся с тёмными демоническими духами. Лучше немножечко помучиться от боли в этом мире, нежели страдать вечность!
В горах стоят лесопилки на водяном двигателе, оснащённые громадными циркулярными пилами. Пилы вращаются так быстро, что видно лишь серебристую смазанную кляксу в воздухе… пока какой-нибудь забывчивый растяпа не потеряет бдительность, и тогда диск становится красным, а в воздухе идёт дождь из отрезанных пальцев.
Сейчас примерно так ощущала себя Тиффани. Ей необходимо сосредоточиться, а эта женщина болтает как заведённая, а боль только и ждёт, чтобы ведьма на краткий миг утратила бдительность. Ну что ж, ничего не попишешь… Тиффани швырнула болью в подсвечник у кровати. Тот разлетелся вдребезги, свеча полыхнула пламенем; Тиффани поспешно затоптала огонь. И обернулась к потрясённой сиделке.
— Госпожа Лоск, безусловно, всё, что вы говорите, чрезвычайно интересно, но в общем и целом, госпожа Лоск, мне безразлично ваше мнение о чём бы то ни было. Я не возражаю, чтобы вы тут оставались, госпожа Лоск, но то, что я делаю, очень трудно и опасно для меня, особенно если что-то пойдёт не так, и против этого я решительно возражаю, госпожа Лоск. Уходите, госпожа Лоск, или оставайтесь, но главное — заткнитесь, госпожа Лоск, потому что я только-только начала и боли мне предстоит забрать ещё очень много.